Ну, времена… Свобода, блин, свобода… Полуночи еще нет, а по улицам столицы разгуливают безмозглые недоросли с винтовками, и будто так и надо.
Если и есть в России что-то поистине удивительное, так это то, что тут еще остался кто-то живой.
Сосредоточенно сопя, акселерат стал ладиться с винтовкой на краю слухового окна, примериваясь стволом в сторону больницы. Фонарик акселерат оставил лежать на полу, лучом кверху, чтобы отраженным от потолка светом светил рассеянно и просторно. Ну, ладно… Киллер хренов.
Фомичев призраком вздыбился из тряпья и, двигаясь стремительно и беззвучно, в три шага оказался у парня за спиной. Тот, даже если бы и услышал что-то, не успел бы повернуться. Но он не слышал. И, похоже, не слушал — так был увлечен своим подвигом. И так уверен в том, что он властелин мира и кроме него в мире все — твари дрожащие. Фомичев небрежно ткнул киллера прямыми пальцами в шею с обеих сторон. Парень коротко хлюпнул горлом и, обмякнув, со стуком выронил просунутую было наружу винтовку и сам на подогнувшихся ногах повалился на пол рядом с нею.
Фомичев проворно прошелся руками по его карманам. Ну, документов, конечно, никаких нет, на это ума хватило. Записная книжка, ага. Мобильник. Ага. Это все нам пригодится… Так. Ох ты, господи, Не заметил сразу — наш Ли Харя Освальд даже в перчатках! Это кто ж таких бойцов дрессирует, интересно? Романтика! Но теперь — оч-чень кстати. Фомичев стянул с рук парня перчатки и надел сам. Взял одну руку киллера, поисхитрялся малость, чтобы отпечатки пришлись туда, куда надо, потом притиснул пальцы террориста к прикладу винтовки. Проделал ту же операцию с другой рукой. Вот так, голубчики. Долг платежом красен. А может, и для дела потом пригодится. Одной из тряпок бомжового вороха — как сей ворох тут кстати оказался, как кстати! слава бомжам! — скрутил запястья парня и притянул их к одной из тянувшихся вдоль стены труб, мохнатых от дряхлой обшивки и пыли. Аккуратно, чтобы не потереть отпечатки, взял винтовку, проверил магазин (два патрона, е-пэ-рэ-сэ-тэ), потом не утерпел: высунулся наружу и глянул на окно палаты Корхового сквозь прицел.
В палате теплилось лишь дежурное освещение, но хорошая оптика будто зажгла там дополнительный свет: лицо Корхового было прям вот оно. И койка стоит как нарочно — напротив окна. У стены голенастый штатив дремлющей капельницы — скелет инопланетянина…
Одно короткое мгновение Фомичев смотрел в оптический прицел на лицо спящего друга, потом зябко передернул плечами.
Эх…
И тут парень захрипел. Очухался…
Фомичев резко обернулся и ткнул болвану в затылок ствол винтовки.
— Обернешься — стреляю. Кто послал?
До парня осознание случившихся перемен сочилось, будто сквозь капельницу. Ту самую, из палаты Корхового. Доморощенный киллер недоуменно подергался было в своих путах, чем-то напоминая бесславно подыхающую в паутине громадную снулую муху, но Фомичев, чуть взяв винтовку на себя, ткнул стволом в затылок еще раз, посильней. Парень оторопело замер.
— Ты кто? — сипло спросил он, не делая ни малейшей попытки обернуться. Врубился.
— Штирлиц в пальто, — ответил Фомичев. — Это я тебя спрашиваю, а не ты меня, усвоил?
— Да… — после паузы ответил парень. Голос прыгал, срываясь. Не обделался бы, герой…
— Повторяю вопрос: кто послал?
Некоторое время парень молчал. В тишине было слышно только его дыхание. Фомичев малость потерпел, не желая пережимать. Пусть освоится.
Потом все же слегка пошевелил стволом винтовки. Парень будто того ждал. А может, и на самом деле ждал — неловко было колоться сразу, но еще одно минимальное воздействие — и все, потек; я же, мол, интеллигентный человек и неповторимый, бесценный субъект мироздания, поэтому уступаю грубой силе…
— Воевода… младший воевода Розмысл.
— Почему этого человека надо убить?
— А… — в голосе парня прорезалась дополнительная растерянность. — А хрен его знает. Приказ командира — закон для подчиненных…
Они там, подумал Фомичев с ненавистью, еще и в красноармейцев попутно играют. Сволочье… Последние извилины забили, как окошки в деревне забивают при отъезде — крест-накрест. Мурка — и та без хозяев одичала… Не ждите. Все ушли на фронт.
Встречать вермахт хлебом-солью.
Фомичев с трудом сдержал животный порыв отвращения, когда без раздумий и рефлексий хочется просто придавить гада.
— Значит, так, — очень спокойно сказал Фомичев. — Ты, дубина, мне неинтересен. Ты мне сделаешь завтра встречу с Розмыслом. У меня твой мобильник — позвонишь мне на свой номер и передашь трубку воеводе своему, мы с ним договоримся, где, когда и как. Если не позвонишь — два уровня карательных действий. Первый — по мобиле я тебя вычислю, и уже к вечеру ты костей не соберешь. Второй — мусора найдут твою винтовку, на ней твои пальцы. Усвоил?
Парень ошеломленно молчал.
— Усвоил, я спрашиваю?
— Ну… это…
— Ну чего «ну, это»? Рожай быстрей!
— Бля… ну…
Чем быстрей ему надо было соображать, тем дольше у него получалось. Защита и опора нации…
— Может, ты в недоумении насчет винтовки? Может, думаешь, моя угроза — не угроза, ведь ты же не стрелял? Это мы сейчас поправим.
Фомичев каблуком раздавил фонарик. Беспомощно хрустнуло стекло, и с потолка плюхнулась густая темнота. Фомичев сызнова высунулся в слуховое окошко. Под углом в сорок пять градусов поднял винтовку к оранжевому ночному небу в ту сторону, где за издевательскими теснопутьями будто курам на смех помпезно осиянных проспектов, по которым, треща протекторами на хамских скоростях, летают тачки элиты — казино, дворцы интимного отдыха, стрелки, разборки, ночные гонки-экстрим, попробуй, правила-то соблюдая, поспей везде! Тем более что порой, хоть и робея от понимания, для кого тут все вертится, но перегораживает стремительный их путь по невероятно важному делу какая-нибудь дурацкая «Скорая помощь»…
Там, за всей этой бурной, как у червей в падали, жизнью, которую надо было любить и беречь, потому что она — Родина, вечная и ни в чем не повинная Москва-река устало перекачивала из пустого в порожнее черную воду.
В сторону реки-то Фомичев и послал аккуратно обе пули. Винтовка, дважды лягнувшись прикладом, дважды аккуратно щелкнула. Запахло порохом.
— … в рот! — плаксиво выкрикнул герой.
— Все, — сказал Фомичев. — Вы-с и убили-с. Впрочем, тебе эта цитата ничего не говорит… Мусора приедут не скоро. Если вообще приедут… Тряпки ветхие, и ты, ежели подергаешься не лениво, минут через двадцать вылезешь. — Он сунул винтовку в сумку парня и, перекинув ремень сумки себе через плечо, легко пошел прочь с чердака. Слышно было из темноты, как, уразумев с опозданием, что выстрел в затылок ему больше не грозит, исступленно задергался на тряпичном подвесе неудавшийся киллер.
Только на лестнице Фомичев почувствовал, как устал.