– Хорошо, – согласился мой дед. – А что означает «девять пять»?
– Вторая и пятая черты в гексаграмме взаимосвязаны. «Девять пять» соответствует «летящему дракону» и статусу «короля». Это предпоследняя ступенька на пути к «творчеству неба». И здесь снова запланирована встреча с «великим человеком».
– А какая последняя?
– Последняя, шестая девятка в гексаграмме, определяет статус «сверхчеловека».
– Ну вот, – заворчал мой дед, – какие-то вы, фрицы, всё-таки ущербные. Гитлера давно нет, а вы всё в духе гитлеровской пропаганды выступаете. Сверхчеловеки, раса господ… Куда вас завела эта пропаганда?!
Штайнер не поддался на провокацию.
– Понятие «сверхчеловека» возникло задолго до рождения Адольфа Шикльгрубера, – отвечал он спокойно. – Оно, конечно, подразумевает избранность. Но выбор делает небо, и пасть он может на кого угодно – германца, русского, еврея или монгола…
Тут конвой приказал всем встать и строиться перед началом второй половины длинного двенадцатичасового рабочего дня.
Впрочем, по прошествии суток мой дед и Феликс Штайнер снова встретились, чтобы возобновить столь интересную для них обоих беседу.
– …Древние китайцы представляли себе мир как некий хорошо отлаженный и смазанный механизм, работающий по определённому закону и под управлением неба, – продолжил бывший хауптман обзорную лекцию по истории китайской философской мысли. – При этом практически во всех мировоззренческих системах в качестве основополагающего принимается принцип «у-вэй» – принцип невмешательства в «творчество неба», поскольку любое действие в этом направлении ведёт к нарушению космического равновесия. Возможно, благодаря этому китайская цивилизация существует уже пять тысяч лет как сравнительно стабильный социум.
– Ничего, – высказал своё мнение дед, – товарищ Мао вправит им мозги.
– Не так всё просто, камрад, – заверил Штайнер, – и, думаю, Мао Цзэдун в этом скоро убедится. Но пойдём далее. В поздних учениях – например, в дзен-буддизме – даётся более подробное описание законов, управляющих миром. При этом очень важным для нас является указание на то, что вся Вселенная целиком и полностью заложена в человеческом подсознании. То есть, чтобы изучать внешний мир, познавать тайны Вселенной, нет необходимости строить научные лаборатории, заводы, институты – достаточно обратить взгляд внутрь себя – и получишь ответы на все вопросы мироздания.
– Какой бред! – вырвалось у моего деда. – Объективный и субъективный миры разделены. Это ещё Гегель доказал.
– Плохо вы изучали Гегеля, – обронил Штайнер с усмешкой. – Но не о Гегеле сейчас речь. Чтобы вам было понятней, давайте представим себе следующую упрощённую модель мироздания. Пусть это будет граммофон. Вы знаете, что такое граммофон?
– Знаю. Не в Африке живём.
– Так вот, граммофон. Пока на граммофоне нет пластинки, он представляет собой кучу бесполезного металлического хлама. Но вот вы берёте пластинку, ставите её, заводите пружинный механизм, пластинка начинает крутиться, игла скользит по бороздкам, и вы слышите мелодию. Эта мелодия и есть то, что мы называем жизнью. А бороздки и сама пластинка – мир, который нам известен, и законы, им управляющие. Всё вертится вокруг некоего стержня, который является главенствующим и непознаваемым. И есть ещё резец – тот самый, который прорезал на нашей пластинке эти бороздки. Он, резец, имеет прямое отношение к тому, о чём мы говорили ранее – к «творчеству неба».
– Кажется, начинаю понимать, – сказал мой дед. – Но какое вы можете предложить практическое применение всем этим выкладкам?
– О! – восхитился Феликс Штайнер. – В вас говорит настоящий европеец. Только европеец способен искать практическую отдачу там, где сын Азии видит лишь упражнение для совершенствования внутреннего «я».
– А вы не европеец? – огрызнулся мой дед, который почему-то решил, что хауптман пытается его поддеть.
– Европеец, – Штайнер кивнул. – И тоже отрицаю принцип «у-вэй». Человек может и должен вмешиваться в «творчество неба», иначе всё теряет смысл. Однако не у всякого есть к этому предрасположенность, и ещё меньше людей, которые смогут чего-то достичь на этом пути.
– Но каков метод управления «небесным резцом»?
– Вы меня неправильно поняли. Я не собираюсь управлять «небесным резцом». Я собираюсь изменить бороздки на своей внутренней пластинке так, чтобы изменилась мелодия нашей жизни.
Мой дед захохотал. Картина, нарисованная Штайнером, показалось ему настолько нелепой, что он долго не мог успокоиться.
– Ну так может, вы это… – юмористически предложил он, – попросите у мироздания лишнюю пайку? А то живот подводит.
Штайнер не обиделся, а улыбнулся в ответ.
– Это незначительная цель. Она не стоит того, чтобы вмешиваться в «творчество неба». Я думаю о будущем своей родины.
– Реванш? – подозрительно осведомился мой дед.
Он знал, что среди немецких военнопленных, собранных здесь, довольно сильны реваншистские настроения. Большинство из этих фрицев попали в плен в самом начале войны, не видели Сталинграда и развалин Берлина, а потому втихую продолжали лелеять мечты о «мировом господстве».
– Возможно, реванш, – сказал Штайнер, но, предугадывав бурную реакцию собеседника, сразу же оговорился: – Но не военный. Хватит войн. Пора учиться просто жить.
Мой дед не упустил случая позлорадствовать:
– Хорошо, что древние китайцы ошибались и никаких «сверхчеловеков» не бывает. Иначе вы действительно весь мир на уши поставили бы.
Штайнер ничего ему тогда не ответил.
В пятьдесят шестом году мой дед был освобождён и полностью реабилитирован. Ему восстановили звание и награды и даже разрешили вернуться в Ленинград. Хауптман Феликс Штайнер, с которым они провели ещё много занимательных бесед, вернулся на родину гораздо раньше и с тех пор никак не давал о себе знать – трудно это было сделать из-за «железного занавеса», разделившего Европу. А может, и не хотел он этого, не усматривая в гексаграмме своей жизни необходимости новой встречи с «великим человеком».
Восстановиться на кафедре Политехнического института в качестве студента-аэродинамика мой дед не сумел. С одной стороны, давало себя знать прошлое поражение в правах, с другой – староват он был для того, чтобы сидеть за партой. Отец его, и мой прадед, к тому времени уже умер, но кое-кто из новой профессуры был ему обязан, и по их рекомендации моего деда приняли на кафедру аэродинамики в качестве механика. Потом он женился, появились дети, и жизнь пошла по накатанной колее.
На двадцатипятилетие Великой Победы безымянный журналист «Огонька», просматривая старые подшивки газет военно-патриотической направленности в поисках интересного материала, который можно было бы представить читателям в связи со знаменательной датой, наткнулся в декабрьском номере «Красной Звезды» за сорок первый год на странную фотографию: офицер Люфтваффе при полных регалиях, но без погон собственноручно передаёт советскому лётчику пистолет «вальтер». Журналиста заинтриговал этот эпизод военной истории, и он решил сделать статью о подвиге лейтенанта Громова. И началось! Моего деда вытащили из забвения, спокойный ритм его жизни был нарушен, у него брали интервью, его показывали по телевидению. Слава моего деда в какой-то момент достигла такого размаха, что на него обратил внимание сам Леонид Ильич.