– Мы верные сыны Франции, – отвечал Луи с улыбкой превосходства. – Мы пришли за реликвией.
– Я не понимаю, о чём вы говорите.
Австрийца трясло так, что речь его сделалась невнятна.
– Копьё! Где Копьё Судьбы?!
– Я… не понимаю…
Всё происходило слишком быстро, и Луи понял, что только очень действенные методы могут дать сейчас результат.
– В таком случае, сир, – сказал он, – мы будем вынуждены убить вас!
Один из гренадер вытащил из-за пояса заряженный пистолет и навёл его на Франца. Он был из ветеранов, служивших при Бонапарте ещё во времена Революции, и для него император Австрии и Священной римской империи ничем не отличался от любого другого врага Наполеона.
– У меня нет никакого копья! – взвизгнул Франц. – Это ошибка!
– Придётся его обыскать, – предложил гренадер.
Луи кивнул и, ухватив австрийского императора за пояс, стащил его с коня. Потом извлёк нож. Франц при виде остро заточенного лезвия зажмурился, как ребёнок, а де Буагильбер принялся резать его одежду. Действовал он без аккуратности и нанёс австрийцу несколько неглубоких ран. Ярко-алая кровь окрасила лохмотья, в которые на глаза превращался великолепный мундир. Франц тихо подвывал, но не сопротивлялся.
«Господи, – подумал де Буагильбер, – ну и помазанники у тебя!»
Человек, которого раздевал лейтенант, был просто жалок. В нём не было ничего от той величественности, коей должны обладать короли земные от рождения до самой смерти. В этом смысле Бонапарт имел больше прав называться императором, чем все эти ничтожества, унаследовавшие власть над огромными странами.
Наконец обнажилась грудь, но вместо наконечника Копья, который Луи рассчитывал найти под мундиром, он увидел золотой крестик на цепочке. И в этот момент мир вокруг будто взорвался.
Франца спасло то, что он стоял за своим конём. Ядро, выпущенное с вершины ближайшего холма, где только что развернулась французская батарея, упало в канаву, в нескольких шагах. Большую часть осколков отразили стены канавы, но несколько из них прошили тела королевского жеребца и юного де Буагильбера.
«Я ранен, – подумал Луи. – Я падаю».
Жеребец захрипел рядом, а лейтенант упал на холодную землю и на несколько мгновений потерял сознание. Когда же пришёл в себя, то открыл глаза, надеясь увидеть, чем закончилась схватка, ушёл ли австрийский император или всё-таки его удалось остановить. Но ничего не увидел, кроме неба – высокого неба, неясного, но всё-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему серыми облаками.
«Как тихо, спокойно и торжественно, – подумал Луи. – Как же я не видел прежде этого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»
Он пролежал под этим небом то ли минуты, то ли часы. Боль в истерзанном осколками теле то становилась невыносимой, то утихала. А потом Луи услышал голоса. Говорили по-французски – сразу несколько человек приближалось к нему.
– Это наш лейтенант, – сказал близкий и одновременно очень далёкий голос.
Несколько фигур склонились над ним.
– Лейтенанту нужна помощь. Позовите солдат.
Луи почувствовал, как сильные руки поднимают его над землёй. И тут он увидел Наполеона. Император с безучастным лицом подъезжал к нему на своей серой лошадке. Ещё немного, и Бонапарт остановился над раненным.
– Вы живы, лейтенант? – спросил Император. – Я рад, что вы живы.
Потом лицо его дрогнуло и, наклонившись в седле, Бонапарт задал новый вопрос:
– Где реликвия, лейтенант?
Наверное, не будь Луи столь ослаблен ранением и кровопотерей, он смог бы рассказать Бонапарту, что никогда никакой реликвии не было и нет, что знание Наполеона о Копье основано на предрассудках и лжи, но теперь, устремив свои глаза на Бонапарта, он молчал… Ему так ничтожны показались в эту минуту все интересы, занимавшие Бонапарта, таким мелочным показался сам кумир его со своим мелким тщеславием, – в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, что он не мог отвечать.
Глядя в глаза Наполеону, де Буагильбер думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни и о ещё большем ничтожестве смерти, смысла которой никто не мог понять и объяснить из живущих на этом свете.
– Где реликвия? – повторил свой вопрос Наполеон. – Где она?
– Я не знаю, – прошептал Луи де Буагильбер для того только, чтобы этот маленький человек, называющий себя императором, перестал его мучить и ушёл. – У короля Франца… Я не успел…
Лицо Наполеона снова сделалось безучастным. Он выпрямился в седле и, отъезжая, обратился к одному из сопровождавших его офицеров:
– Позаботьтесь о лейтенанте. Пусть его свезут в мой бивуак – доктор Ларрей осмотрит его раны.
Носилки тронулись. При каждом толчке Луи опять чувствовал невыносимую боль, его лихорадочное состояние усилилось, и он начал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем ребёнке и нежность, которую он испытывал в ночь накануне генерального сражения, ничтожная фигура Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли основу его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастье в пригороде Марселя снова представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастьем, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением…
(Комплекс «Нитка», Саки, Крым, январь – март 2000 года)
– Так, – сказал Стуколин, потирая кулак. – Сейчас я буду кого-то бить.
Выпятив челюсть, он двинулся через плац к автобусу, из которого выбирались только что прибывшие новички. Лукашевич забеспокоился, выискивая среди десятка офицеров того, кто мог вызвать столь резкое проявление неприязни у Алексея, а когда увидел, то чуть ли не обогнал своего решительного друга.
– Здравствуй, Руслан! – закричал Стуколин, протягивая руку.
Старший лейтенант Рашидов – а это, несомненно, был именно он – инстинктивно потянулся, чтобы ответить на приветствие, и тут же получил сильный прямой удар в переносицу. Не удовлетворившись достигнутым, Стуколин заработал кулаками, пока Рашидов не упал на землю.
– Вы что, очумели тут? – один из новоприбывших схватил Алексея за руку, но тот вырвался.
– Спокойно, – Лукашевич оттёр офицера. – За дело он его бьёт, за дело…
– Я его не бью, – сказал Стуколин. – Я его убиваю. Вставай, тварь, – он пнул ворочающегося на земле Рашидова.