– Мам, – опять спросил он, – а ты больше не заболеешь?
– Ну кто же болеет два раза на дню? – засмеялась Ася. – Спи спокойно, Тошенька.
– Мы очень испугались, – сказал Антошка. Глаза у него стали, как у засыпающего Симагина, – щелочками.
– Ничего не бойся, – сказала Ася и потрепала его по голове. Он зажмурился от удовольствия и открывать глаза уже не стал.
Симагин старательно делал вид, что спит. Ждет, с восторгом поняла Ася. Сердце колотилось все отчаяннее. Будто впервые. Она бросилась в ванную и несколько минут извивалась под душем – сначала горячим, потом холодным, чтобы Симагин ее отогрел. От душа головокружение, усилившееся к вечеру, прошло напрочь. Спеша, дрожа, Ася сорвала купальное полотенце и прехитро в него замоталась – как бы наглухо, но при каждом шаге левая нога во всю длину выпрыгивала из таинственных складок и, заманивая, мгновенно утягивалась вновь. С видом блистательной куртизанки она проследовала к Симагину, погуляла по комнате под его жадным, ощутимо разгорающимся взглядом. Бесцельно потрогала что-то на полке, переставила чуть-чуть русалочку. Потом повернулась к постели.
– Симагин, – спросила она едва слышно, – ты спишь?
Глядя на нее во все глаза и улыбаясь, он захрапел, изображая беспробудный сон. Она сделала шажок к нему.
– Можно я тебе приснюсь?
– Какой чудесный сон, – произнес он блаженно. Мягким шажком Ася подошла вплотную и замерла; Симагин обеими руками потянулся к ней, но ее улыбка лопнула, словно взорванная изнутри, руки вскинулись изломчато и страшно, полотенце мягко повалилось на пол, но в этом не было уже ничего, кроме боли и катастрофы, и Ася, простояв еще секунду с судорожно бьющейся, исступленно натягиваемой обратно на лицо улыбкой, гортанно закричав, упала. Раскинулась. Вновь закричала, ее бросило на бок, потом на спину. Симагин был уже рядом, подхватил запрокинутую голову в ладони, но Асю ударило вновь, она вывернулась из его рук, со стуком ударилась затылком и обмякла. Он поднял ее, перепуганно бормоча: "Асенька... Ты меня слышишь? Ася!!!" Словно мертвая, она висела у него на руках, только дыхание выдавало жизнь – короткое, скрипучее, сухое, рот был страшно разинут. Он уложил ее, укутал, что-то еще бормоча. На лице ее выступил ледяной пот, и тогда Симагин кинулся в коридор, набросил на голое тело плащ, бормоча: "Сейчас, Асенька! Сейчас!" Последнее, что он увидел в квартире, был Антошка, выбегающий из своей комнаты. Уже с лестницы, в закрывающуюся дверь он крикнул сыну: "Маме плохо!"
Когда Симагин вернулся, Антошка напряженно стоял у постели, По-Асиному прижав кулаки к щекам. Он повернул голову, и Симагина встретил взрослый, напряженный взгляд.
– Когда приедут?
– В течение двух часов. Что тут?
– Успокаивала меня, а потом опять...
Симагин взял Асю за руку – рука была холодной и рыхлой, как талый снег.
– Симагин... – выдохнула она.
– Асенька! – закричал он, едва не плача. – Я врача вызвал, сейчас приедут. Что мне делать? Может, ты попить хочешь?
Она послушно сказала: да, чтобы хоть чем-то наполнить его желание помочь. Ей была отвратительна самая мысль о питье. Симагин метнулся на кухню, но когда вернулся, всю душу вложив в этот чай – ровно той крепости, сладости и теплоты, что предпочитала Ася, – она снова была невменяема.
– Она велела мне уйти, – глухо проговорил стоявший поодаль Антон.
– Выйди, Тошка, выйди, да, – пробормотал Симагин. – Асенька... Я принес...
Она открыла глаза. На Симагина глянули одни белки. Симагин вскрикнул, едва не выронив чашку – Асину любимую, голубую, с узорчатой ручкой... Веки упали.
– Сим... – выдохнула она. – Сим, холодно. Ляг рядом. Приласкай. Зачем я гулять... Надо сразу. Как я по тебе соскучилась... – Распухший язык едва шевелился между лиловыми губами. Он, не глядя, ткнул на столик плеснувшуюся чашку. Ася была промерзшая, влажная, напряженная, словно в постоянной судороге; он стал гладить ее плечи, грудь, живот, ноги, она не чувствовала. Судорога усилилась, Симагин обнял Асю, бережно согревая, – она хрипела и время от времени выдыхала: "Сим...", и он отвечал: "Я здесь, радость моя..." Она не слышала.
Потом опять что-то изменилось. Дрожь погасла. В свистящих выдохах угадывалось: "Не дам... не дам..." – словно в ней рушилось нечто, и она из последних сил сопротивлялась разрушению. "Что ты, солнышко, что?" Она не отвечала, но вдруг он почувствовал, как она принялась лихорадочно и бессильно ласкать его влажными, ледяными ладонями. Он заплакал. Пробормотал: "Я принес, ты пить просила, чайку..." – "Нет, – сипела она, не слыша. – Нет. Ведь не так. Я тебя люблю". Симагин осторожно высвободился, чтобы налить грелку, принести рефлектор – Ася страшно мерзла. Огляделся, растирая щеки. Комната была чужая.
В дверях стоял Антон.
– Папа, – позвал он.
– Да?
– Мама не умрет?
Симагин вздрогнул.
– Ты... ты не смей так говорить! Так говорить нельзя!
– А если мама умрет, – упрямо выговорил Антошка, – мы с тобой тоже умрем?
Симагин замер с пустой грелкой в руке.
– Да, – сказал он негромко, – мы тоже.
Антон кивнул.
В начале третьего приехал молодой, пахнущий кэпстэном и "Консулом" широкоплечий парень и стал спрашивать, одергивая Симагина: "Спокойнее... у страха глаза велики..." Ася лежала тихо, ей, вроде, полегчало, только, несмотря на грелки и одеяла, она дрожала по-прежнему. Врач смерил давление, выслушал сердце, как-то еще поколдовал, потом вернулся к столу и начал писать. Он был спокоен, уверен. Написав, задумался, с прищуром глядя на свет торшера, и вдруг резким движением скомкал бумажку.
– Надо госпитализировать, – сказал он, и сейчас же тишину комнаты распорол визжащий, протяжный крик:
– Не-е-е-ет!!! Кричала Ася.
Симагин рухнул на колени у постели; врач, морщась, обернулся к ним.
– Нет... не надо... не поеду, – быстро-быстро, едва различимо, говорила Ася. – Не отдавай. Он ничего не понял, – она цеплялась за его ладонь ломкими пальцами, заглядывала в глаза, умоляла. У нее опять стали колотиться зубы. – Мне надо с тобой...
– Вы же взрослая женщина, – сказал врач. – Вы должны понимать...
– Доктор, – сказал почерневший Симагин, – что с ней? Лицо врача чуть исказилось пренебрежением и досадой.
– Какой-то нервный шок, – нехотя ответил он. Казалось, все это ему надоело. Давно. – У меня еще много вызовов, – сообщил он. – Я не могу полночи вас уговаривать, – он достал бланк и опять стал поспешно писать. – Когда передумаете, вызовите транспорт.
– С каким диагнозом ее отправят? – тихо спросил Симагин. Перо врача запнулось на серой бумаге.
– Я же сказал – нервный шок, – проговорил он.
– Ну тогда хоть успокаивающий укол, – просяще сказал Симагин. – И сердце поддержать. У нее сердце слабое...