Он смотрел сверху на ее гневные и виноватые глаза, на приоткрытые губы, темно-алые и нежные – действительно как спелые вишни. Хотел бы, окончательно понял он, и горло сжалось от непонятной жалости к ней. Вспомнилась фраза из Цветаевой, которую любила повторять Ася: я не живу на своих губах, и тот, кто целует меня, – минует меня... Вычурно, но точно. Потому что те, кого она целовала, не были целью. Ее душа знала это, стыдилась и страдала – но ничего не могла поделать. Цели непроизвольны. Их было только две – слова из сердца и сын. А у губ – свои цели, своя жажда. Расползаюсь по всем швам, подумал Симагин, и перед его глазами вновь поплыла горькая улыбка Вайсброда: "мне – налево..." Вот и еще один шов затрещал, между душой и губами. "Нечего ждать тебе. Нечего – мне. Я – на Луне. Заяц нефритовой ступкой стучит. Смотрит. Молчит. Он порошок долголетия трет – но не дает. Я свою жизнь всем, кто спросит, пою. Но не даю..."
Окурок обжег пальцы. Симагин отщелкнул летящую оранжевую дугу, и та медленно втянулась в надтреснутое мусором черное зеркало канала.
– Идемте, Верочка, – сказал он, пряча руки за спину, чтобы не коснуться ее даже ненароком. – Идемте вместе. Сейчас я расскажу совершенно удивительные вещи.
И уже у парадного добавил:
– Послезавтра мы получим спектры латентных точек и приступим к их дешифровке. Обещаю.
– Вы совсем промокли, – тихо сказала Верочка.
На лестнице удушливо пахло кошками.
Он обманул Верочку лишь на сутки. Назавтра стало ясно, что понадобится не два дня, а три.
Один в темной квартире он лежал на диване, закинув руки за голову, и смотрел на голубоватую полосу, мягко прочертившую потолок. Сквозь щель в занавесках сочился с улицы свет, сокровенно озаряя комнату. Как и полгода, и год назад...
Мелодично пропел звонок.
Симагин никого не ждал. Он полежал еще, но робкий звонок не повторялся. Он расслабленно встал и пошаркал к двери. Хотя никого не ждал.
На площадке, съежившись, стоял Антошка.
– Ты... – выдохнул Симагин.
Несколько секунд они молчали. Антошка прятал глаза.
– Да заходи же! – закричал Симагин и, подхватив его, втащил в квартиру. Ногой захлопнул дверь. Антон мешком висел у него на руках и только цеплялся хрупкими пальчиками за симагинские ладони. – Ты что? – вдруг осипнув, спросил Симагин. – Что-то случилось? Антон!!
– Ты испугался? – спросил Антошка.
– Я? Конечно. Господи... – Симагин перевел дух.
– Я по тебе соскучился, – сообщил Антошка, насупясь, и впервые, неуверенно, скользнул взглядом по лицу Симагина.
– Тошка... – Симагин облегченно прижал его к себе, и тот, поняв наконец, что здесь он по-прежнему дома, рывком обнял Симагина за шею, засунулся лицом к нему за ухо и притих.
Так они стояли с минуту.
– Откуда ты? – глупо спросил Симагин.
– А я оттуда, – ответил Антошка, не разнимая рук.
– Пошли! – Симагин внес Антошку в Антошкину комнату и осторожно поставил на пол. Антошка озирался.
– Тут все как было, – сообщил он.
– Конечно. А ты что же, думал, тут другой мальчик живет?
– Откуда я знаю, – едва слышно пробормотал Антон. Симагин сглотнул.
Антон нагнулся и вдруг, со стремительностью котенка нырнув под диван, выволок за провод покрытый пылью планетоход.
– Вездеходик... – произнес он дрожащим голосом.
– Ты возьми его, – попросил Симагин.
Антон замотал головой, с испугом выпустив игрушку из рук.
– Мама выбросит...
Симагин молчал.
– Мы с бабушкой гостили на даче у ее друзей, а когда приехали, мама сказала, что ты не велел нам возвращаться, – сказал Антошка, искоса глянул на Симагина и заплакал.
Это продолжалось недолго. Шмыгая носом, он виновато подошел к Симагину и уткнулся горячим, влажным носом ему в живот. Симагин положил ладони на Антошкину голову.
– Мама знает, что ты здесь?
– Нет, – ответил Антошка. Подумал и объяснил: – Я сказал, что пойду в кино.
– В какое кино? – бессмысленно спросил Симагин. Антошка помедлил и ответил:
– Еще не придумал.
Симагин сел и посадил сына себе на колени. Тот вцепился в его руку изо всех сил.
– Как вы?
– Мы? Так... Бабушка болеет. Мама курит, дарит игрушки и приходит поздно.
Симагин опять прижал его к себе.
– Ты должен заботиться о ней.
– Как?
– Ты должен ее слушаться. Чтоб она не волновалась лишнего.
– Я старался. Но тогда она стала говорить, что у Симагина я от рук отбился, а теперь стал хороший.
– Это ничего, – сказал Симагин сквозь острый, режущий ком в горле. – Это не со зла.
– А от чего?
– От боли.
– Боль – это болезнь?
– Да, – твердо ответил Симагин. – Это я точно знаю.
– Ты вылечишь маму?
Симагин молчал.
– Ты еще не умеешь, – сказал Антошка, гладя его руку. – Я ведь знаю – если бы умел, пошел бы и вылечил. Да?
– Да.
– Я все время жду, когда ты что-то сделаешь, и это кончится. – Антошка помедлил. – А это не кончается.
– Да, Антон. Не кончается.
– А я могу тебе помочь?
– Конечно. Ты можешь заботиться о ней пока. Вместо меня. Понимаешь, мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что рядом с нею мужчина, на которого я могу положиться.
– Хорошо, – серьезно сказал Антон. – Полагайся.
Он постепенно оттаивал, лицо его смягчилось, и вдруг он заболтал ногой, пытаясь носком ботинка достать лежащий на боку планетоход. Симагин, не выпуская Антошку, нагнулся и поднял пультик. Планетоход начал перебирать резиновыми гусеницами, крутясь на месте и уютно жужжа; одна из гусениц загребала воздух. Он раскачивался из стороны в сторону, наконец, повалился на живот и сразу пополз, уставя вперед низкий настойчивый лоб.
– Дай, – жадно сказал Антошка, протягивая обе руки. Симагин вложил в них пульт. Планетоход, вращая лепесточком локатора, объехал вокруг кресла, порыскал вправо-влево и остановился. Антошка выпустил пульт, и с приглушенным стуком тот упал на ковер.
– Нет, – сказал Антошка. – Знаешь... Неинтересно.
Замерев, Симагин ждал.
– У тебя было так, когда ты был мальчик? – спросил Антошка. – Что все игрушки становятся скучными... – Он помедлил, подбирая слово: – стыдными?
– Да, – сказал Симагин. – Было.
– Знаешь, пап, не могу забыть. Когда погиб дядя Витя, я в тот же день играл в их аварию. Понимаешь? И у меня все спасались. А ведь они по-настоящему погибли. Навсегда. А я в это играл. Я только недавно понял, что все происходит по-настоящему и навсегда. Ты меня понимаешь?