Максима легко определяли по акценту: в КОЗАПе выработался свой особый выговор; легко определяли по тому, с каким веселым любопытством он оглядывался вокруг, никак не мог привыкнуть к необычному интерьеру; определяли по его вопросам невпопад и по незнанию элементарных вещей, а главное — по неумению держаться с тем достоинством и осознанием собственной нужности общему делу, с каким привыкли держаться все солдаты Корпуса: от рядового до генерала. Сам же характер пренебрежения объяснялся элементарно тем, что в Корпусе прекрасно знали: если человек взят из Времени, значит, он не принадлежит к Великой Эпохе, которую Корпус призван был защищать от посягательств (подобные изъятия были запрещены, иначе само существование КОЗАПа теряло смысл). А раз этот посторонний, этот иждивенец, даже и наделенный столь высокими полномочиями, прибыл из какого-то другого времени (а любое другое время априори означает деградацию, забвение идеалов Октября), следовательно, и особо считаться с ним, отпрыском враждебных и призрачных столетий, не стоит.
Разумом Максим соглашался с подобным положением вещей: нигде не любят перебежчиков, но порой ему было горько от ощущения полного своего одиночества среди, казалось бы, единомышленников и потенциально настоящих друзей. Максим следил за собой, одергивал себя: «В конце концов, ты действительно чужой здесь. И ты иждивенец, отдыхаешь здесь, как на курорте: любая жратва, любые развлечения — все бесплатно. А они каждый день рискуют, жгут нервы; они — герои, а ты — маленький перебежчик и сибарит. За что тебя уважать?».
Однако самоуничижением Максим занимался совершенно напрасно. От самого его присутствия здесь зависело существование Корпуса в целом, но он пока этого не понимал. Знание и понимание пришли позже.
Одиночество Максима в Корпусе усугублялось еще и тем, что ему пришлось расстаться со своим новым другом, полковником Игорем Валентиновичем.
«Я ухожу, — заявил как-то полковник. Теперь ты вполне самостоятелен. А у меня еще много дел».
«Когда вы вернетесь?» — спросил Максим, застигнутый этим сообщением врасплох.
«Скорее всего, никогда», — ответил полковник после паузы.
Максим расстроился. Совершенно искренне. Он уже полагал, что нашел себе наконец собрата по духу, по идее, старшего товарища.
«Неужели мы никогда не встретимся? — робко спросил он. — Я рассчитывал лучше познакомиться с вами».
«Не расстраивайся, — сказал на это полковник. — Наше знакомство еще только начинается».
Так они разошлись. Так они встретились…
В повседневные обязанности Максима входило усвоение информации. Не обучение, а именно усвоение. Каждое утро в десять ноль-ноль по биологическому времени Корпуса он, миновав со своей карточкой ОСОБЫХ ПОЛНОМОЧИЙ четыре (!) контрольно-пропускных пункта, оборудованных сложнейшей аппаратурой для идентификации, проходил в небольшую и совершенно изолированную комнату. Здесь стояло одно-единственное кресло, на подлокотнике которого имелось специальное крепление для шлема. Максим садился в кресло, надевал шлем, нажимал кнопку и отправлялся в очередное путешествие. На встроенные в шлем очки проецировалось трехмерное цветное изображение некоего искусственного пространства, представляющего собой визуальное воплощение всего огромного массива информации, накопленного Большим Компьютером Корпуса. Нечуждый в своем векторе миру информационных технологий Максим знал, что называется подобная система «Базой данных в виртуальной реальности». Он помнил, конечно, что для России и в 1998 году эта технология была редкостной и необычайно дорогой диковиной. Но Корпус, чье влияние простиралось на целый вектор, не испытывал дефицита в технологиях будущего.
Пользоваться базой данных было одно удовольствие, особенно для Максима: с его уровнем допуска, с его высшим приоритетом, здесь не было запретных уголков. Первоначально Максим не понимал, что же от него требуется, что нужно искать, на что обращать особое внимание. Игорь Валентинович его успокоил: «Просто прогуливайся. Смотри вокруг, читай что покажется интересным». И Максим прогуливался. Перемещая двумя пальцами встроенный в подлокотник миниатюрный джойстик, он бродил по коридорам, выполненным в строгой, но не лишенной определенного изящества графике, под ярко вспыхивающими надписями типа: «Архив Службы информационного обеспечения», «Массивы Отдела социологического прогнозирования», «База данных сектора „Эталон“. Изменения в базе данных исключены!». Максим штудировал непонятные ему отчеты, инструкции и рекомендации, приказы и доклады, расшифровки стенограмм заседаний Военного Трибунала, распоряжения Главнокомандующего, списки награжденных и разжалованных; знакомился с техническими описаниями и спецификациями на оборудование; не без смущения просматривал личную переписку — необъятный массив; подробно изучал уставы и летопись Корпуса, выяснив, например, что КОЗАП существует вот уже более трех столетий биологического времени — весомый срок. Самыми интересными, самыми впечатляющими оказались для Максима сухо без эмоций написанные рапорты о выполненных заданиях. Ребята дрались, ребята дрались не на жизнь, а на смерть. И за суконным лаконизмом очередного рапорта Максиму мерещилось ослепительное сияние Подвига, поистине героического самозабвенного поступка во имя Идеи, во имя Великой Эпохи.
Великая Эпоха существовала в истории мира; она существовала вопреки жестокости и прагматизму Вселенной; одним своим существованием она доказывала всем и каждому, что есть еще один путь, кроме серого безвыходного кружения по спиралям Истории, и хотя коротка была эта эпоха, короче вспышки — более прекрасной, более благородной эпохи не было на пути человечества. И ради этого стоило жить. Ради этого стоило драться.
Бесцельное, казалось, блуждание по лабиринтам базы данных пошло Максиму на пользу. Очень скоро он стал хорошо представлять организационную структуру Корпуса, его иерархию, назначение секторов и служб. Все было здесь упорядочено, подчинено требованиям целесообразности и результативности. Накладок, ошибок, сбоев почти не происходило, а если вдруг и случалось что-то подобное, бойцы Корпуса слаженно и быстро тушили не успевающий набрать силу «пожар». Не могло здесь идти и речи о таких чрезвычайно злободневных проблемах родной Максиму реальности, как межнациональный конфликт, сегрегация национальных меньшинств: у солдата Корпуса имелся только один повод для претензий к другому солдату, в случае если этот другой недобросовестно относился к исполнению своих прямых обязанностей. Однако и тут прецеденты случались крайне редко, и обычно после разговора с опытнейшими психологами из особого отдела замеченный в этом проступке возвращался к работе с удвоенным рвением.
Здесь никогда никто не слышал таких слов, как «коррупция», «проституция», «наркобизнес» и «мафия бессмертна». Здесь не было развязной шпаны; здесь не было «хозяев жизни», разъезжающих на шикарных «лимузинах» и поплевывающих на нищих жалких старушек, пересчитывающих каждый медяк до пенсии; здесь не было места лжи; здесь не было места предательству. Здесь был коммунизм, здесь был мир мечты Максима.
И к его несчастью, Максим был чужаком здесь.
Он надеялся, что неприязнь когда-нибудь пройдет; что когда-нибудь и его назовут своим, но всерьез говорить об этом было пока рано.