Во-вторых, в галерее образов, созданных Корягиным, попадались намеренно гипертрофированные фигуры, вроде проходящих через весь цикл физиков Капицы, Ландау и Сахарова. Но если задача «академика Капицы» – оттенять идиотизм происходящего, и сам он выписан с огромной любовью (похоже, в отличие от Сталина, это однозначный кумир автора), а «академик Ландау», интеллектуальный хулиган, играет роль пугала для Берии, то вот «академик Сахаров» получился фигурой неоднозначной. Анекдотический Капица парит над схваткой, а анекдотический Сахаров – один из «дураков», пусть и прозревающий под конец. Можете представить, как на такого Сахарова реагировали читатели, в глазах которых он был непререкаемым нравственным авторитетом.
В-третьих, шокировал взлом мифов. Сталин в первые дни войны прячется под кровать лишь в воображении Хрущева; маршал Блюхер был репрессирован «за то, что дурак»; в точности передается суть уголовного дела Ландау, что по идее только добавляет Ландау очки, но все равно выглядит ошарашивающе; байку про «изъятое имущество» и сейчас читать дико; наконец, режут глаз настойчиво обыгрываемые двадцать трофейных аккордеонов маршала Жукова (и кстати, затушевывают добрую интонацию, с которой Корягин о Жукове говорит).
Вся эта круговерть до такой степени сбивала читателя с толку, что внимание отвлекалось от действительно серьезных вещей – умело переданной Корягиным атмосферы всеобщего недоверия, взаимного доносительства и животного ужаса перед Хозяином. Автор разносил сталинскую эпоху в пух и прах. Этого не заметили.
А может и заметили, но не смогли стерпеть другого, самого важного, что четко проговорено Корягиным в конце цикла: та эпоха была хоть страшная, зато после нее наступила – никакая. «Дураки не делают историю», прямо заявляет автор. Но кто же тогда будет ее делать, если кругом одни дураки? Что дальше?.. Допустим, ты не любишь СССР, но терпишь его и живешь в нем, не уехал. И вдруг тебе заявляют, что твоя страна обречена. Это, знаете ли, больно.
Отторжение и еще раз отторжение – вот на что натыкался Корягин. Цикл «Сталин и дураки» создавался не «в стол», новеллы читали десятки людей, включая видных советских диссидентов. Автор настойчиво пытался донести свое творчество до широкой аудитории. Что, собственно, погубило автора и ввергло в забвение его текст.
Делая ставку на интеллигенцию, Корягин жестоко ошибался. Ему стоило бы идти со своими опусами «в народ», там бы его стеб оценили. Но только интеллигенция активно распространяла и размножала самиздат. А Корягин хотел именно этого – широкой аудитории.
Закончив свой короткий текст (всего-то полтора с небольшим авторских листа, семь главок с бесхитростными названиями «Про японцев», «Про фашистов», «Про войну» и т.д.) и распечатав его неустановленным тиражом, Корягин стал налаживать контакты для распространения. Большого труда это не составляло – Корягин сам был потребителем самиздата и знал как минимум нескольких торговцев нелегальной и полулегальной продукцией. Однако продвигать странный опус Корягина никто не решался. Раздавать «Сталин и дураки» по знакомым, как это делали памфлетисты того времени, Корягин не мог – и жил он уединенно, и знакомые не оценили бы его труд по достоинству, это были такие же пенсионеры-партработники, по большей части «дураки». Тогда через книготорговцев Корягин вышел (не сразу и не просто) на новый для себя круг знакомств. Диссидентствующая молодежь вряд ли восприняла бы старика с сомнительным прошлым, да она и не нужна была Корягину. Он искал контактов с авторитетными людьми, положительное мнение которых о его тексте сыграло бы роль «знака качества» и дало бы циклу мощный толчок к распространению в списках.
Как мы уже говорили, эта затея провалилась. Она не могла не провалиться. Корягин сильно обогнал свое время. И не тем людям нес он правду под видом лубка.
Что произошло дальше, не совсем понятно. То есть Корягина с его подрывным опусом кто-то «сдал», однозначно. Но был ли это внедренный агент, или утечка произошла случайно, остается загадкой. В первую очередь неизвестно, как Корягин легендировался, что о нем знали. По идее, неприятно настойчивого деда с крутым партийным прошлым мог намеренно «спалить» и один из прижатых КГБ диссидентов – подозревая в нем провокатора.
Кто провел с Корягиным «беседу», сколько их было и в каком они проходили ключе, сейчас не узнаешь. Достоверно известно следующее: Корягин состоял в так называемом «контингенте» Центральной Клинической Больницы. Неизвестно, чувствовал ли он на самом деле ухудшение самочувствия или ему настоятельно посоветовали «обследоваться по-хорошему, а то будет по-плохому». В 79-м году он якобы добровольно лег на стационарное обследование в Отделение функциональной неврологии ЦКБ («кремлевскую психушку»), где и получил своей первый, пока еще довольно мягкий диагноз. Именно в ОФН ЦКБ была сделана нелегальная копия «Сталин и дураки», которая затем пошла по рукам, не выходя, правда, за пределы психиатрического сообщества. Еще один парадокс Корягина: высоко оценили его сочинение врачи-психиатры, и совсем не как медики, а как простые читатели. И все, что нам сегодня известно о Михаиле Корягине, – тоже отголоски сказанного в стенах ОФН.
Дальше процесс закрутился быстро: диагноз обострился (по непроверенным данным, объективно «обострился» сам пациент), оставить Корягина на стационарном лечении в ОФН «не смогли», он был помещен в одну из рядовых московских клиник – и след его теряется навсегда. Если кого и интересовала дальнейшая судьба Корягина, то только его куратора из КГБ. У психиатров ОФН хватало своих забот, и сумасшедших дедушек, которые Сталина видели «вот как тебя сейчас», – тоже. Отличие ОФН от простой психлечебницы заключалось лишь в том, что дедушки из «контингента» действительно Сталина видели и многое могли о нем рассказать, это не было бредовым вымыслом.
Корягин тоже рассказал – в своих новеллах.
Исходный текст Корягин печатал на машинке по всем законам самиздата – через один интервал на тончайшей, почти что папиросной бумаге. Дошедшая до нас копия совсем другая, она набита через полтора интервала на стандартной бумаге среднего качества; набита явно наспех, со множеством опечаток и исправлений. Косвенно это подтверждает то, что копию делали прямо в ОФН, кто-то постарался на ночных дежурствах. Умелому, но не профессиональному машинисту понадобилось бы на перепечатку «Сталин и дураки» часов восемь чистого времени (впрочем, многое зависит от состояния машинки, эта сильно изношена, что опять-таки в пользу версии о первой копии).
Дальше начинается область догадок. Все-таки как широко был известен текст Корягина к началу перестройки? Двадцать читателей, тридцать, сто? Сделал ли он то дело, на которое так надеялся автор, – повлиял ли на умы? Диссидентская среда отторгла «Сталин и дураки» и забыла, не разглядев в новеллах Корягина ничего достойного внимания. А не совсем диссидентская, знакомая с поздними «психиатрическими» копиями, возможно, уже посмертными? Неизвестно.
Просто при некотором усилии воли можно вдруг разглядеть явное влияние Корягина в таких без натяжки культовых текстах, как, например, «Как размножаются ежики».
Вопрос в том, оправданно ли это усилие воли. Банального совпадения творческих методов никто не отменял. Там лубок и тут лубок. Там «стебалово» и тут «стебалово». Разница лишь в том, что стеб Корягина нес мощную смысловую нагрузку. И не его вина, что дешифровка смыслов оказалась непосильна для читателя 70-х.