– К реке заворачивай! – Ткнув кулаком возницу, он замахал воинам: – Сворачиваем, сворачиваем.
Милентий, оглянувшись, подмигнул Раничеву. Мужики у телеги хмуро ругались.
Выйдя за городские ворота, направились дальше вдоль реки – дорожка была натоптана, не один тиун знал короткий путь. Впереди, за ракитами и ольхою, чернела еще одна воротная башня, выходившая на пронскую дорогу, за ней маячила островерхая крыша другой башенки, угловой. Река встала уже, но лед еще был тонок, некрепок, не было еще ни прорубей, ни тропинок – рано. Вот постоят морозцы недельку-другую – тогда уж. А пока – берегом да мосточками. Правда, не было тут поблизости мосточка. Местные всю жизнь перевозом пользовались, да уж сейчас-то какой перевоз? Правда, и делать пока на том берегу нечего, охотиться разве да дровишек покрасть в лесу княжьем. Глуховатое было местечко, хоть и рядом с городом, в виду башен и стен. Просто пока лед не встал – не нужное никому, особенно в этакую-то непогодь.
Ехавший впереди возок с тиуном вдруг притормозил, остановился у берега, заросшего густой заснеженной ивой. Стражники, естественно, тоже встали, столпились вокруг возка, посмеиваясь чему-то. Выбрался на снег и Феоктист, помочился, задрав кафтан, опроставшись, подошел к узникам:
– Что, сердечные, на реку-то посматриваете? – поинтересовался он, словно бы между прочим. – Чай, ждете кого?
– Да что ты, тиуне, – широко улыбнулся Иван. – И кого ж нам тут ждать-то?
– Вот и я говорю – кого? – умильно прищурился Феоктист. – Не твоих ли людишек, Милентий Гвоздь?
Милентий вздрогнул, бросив быстрый взгляд на тиуна.
– Ты очами-то не сверкай, – уже откровенно издевался тот. – Зря ведь ждешь-то.
Тиун наступал на узников, словно большой ворон. Заглянул прямо в глаза Милентию, спросил вкрадчиво:
– Не жаль было рубаху-то рвать, а? А кровью писать – не стыдно? Вижу, вижу, поглядываете все на тот берег. Да нету там никого и быть не может. Не передал ведь истопник Герасим письмишко ваше! Не успел. Пошел в уборную – тута его и схватили. Долго и не запирался… Да не сверкай ты так зенками, Милентий, перемудрил я вас нонче, признай сразу! А с Герасимом вы на плахе встретитесь – обещаю. Чай, тот заждался уже!
– Пес! – С глухим криком разъяренный Милентий попытался ударить тиуна плечом.
– Но-но! – погрозил кулаком тот, проворно отскочил в сторону, подозвать воев.
Ан и звать-то уже было почти что некого! Под свист ветра незаметно прилетели тяжелые стрелы. Незнаемые налетчики били почти в упор из ивовых кустов, выскакивали из-под засыпанных снегом лодок. Человек пять стражников уже валялись на окровавленном снегу с черными злыми стрелами в горле. Еще несколько пытались отбиваться – их тоже расстреляли из луков. Пара все ж таки вырвались. Унеслись за подмогой, подгоняя коней, только снег летел из-под копыт. Не дожидаясь дальнейшего развития событий, Феоктист с неожиданной прытью скакнул в возок. Спихнув в снег пронзенного стрелой возницу, взялся за вожжи:
– Н-но, залетные!
Сытые кони взялись с места, тиун едва не выпал от такой прыти. Однако удержался, и возок, с ходу перепрыгнув через ухабы, ходко помчался вдоль стен. Его никто не преследовал – некогда было.
– Все сладили, как сказал? – обратился к своим Милентий. – Кузнеца взяли? – Он потряс сковывавшими руки цепями.
– Сладили, батько, – успокоил кто-то из нападавших. – И кузнеца взяли, на том бережку дожидается, в кузне. Однако пора…
Кивнув, Милентий оглянулся на Раничева:
– Давай к реке, Иване… Еще попоем с тобой песен!
Иван кивнул, не переспрашивая, и, стараясь не упасть в снег, быстро спустился к реке. На льду, местами обманчиво заснеженном, бутылочно-зеленом, тонком, вовремя явившиеся спасители уже расстилали сплетенные из тонких ивовых прутьев гати, размером приблизительно со стандартный спортивный мат каждая. К каждой гати были привязаны веревки – тянули с того берега, вернее, с небольшого островка на середине реки.
– Ну, с Богом! – Милентий первым навалился на гать грудью, приподнявшись, крикнул: – Тяни, робята!
Гать ходко поползла по льду.
Раничев с опаской опустился на колени, на гати уже лежал один из разбойников – кто ж это еще мог быть?
– Давай, давай, шевелись, господине, – подогнал тот. – Нам еще всем переправляться.
Мысленно перекрестившись – мешали скованные руки, – Иван упал грудью на гать, рядом с разбойным парнем. Тот тотчас же свистнул:
– Тяните!
Напряглась тянувшаяся по льду веревка. Иван чувствовал, как трещит, проваливается местами неокрепший предательский лед, как намокла гать, пару раз проваливаясь в студеную до озноба водицу. Пару раз едва не скатился в полынью – хорошо, разбойник вовремя удержал, схватив за шиворот. Раничев не замечал ни холода, ни воды, не заметил и вмерзших в лед камышей, внезапно возникших перед самым носом.
– Приехали, паря! – осклабился разбойник – ушлый, средних лет мужичок в нагольном полушубке, с саадаком за плечами. – Теперь уж сами.
В саадаке, рядом с луком, покачивалось несколько стрел.
Чуть передохнув на островке, также на гатях, преодолели оставшийся путь. Вот и берег. Лес. Стреноженные мохнатые лошади.
К Ивану подошел довольный Милентий:
– Митрю с Клюпой дождемся – и в путь. Вон они, скоро тут будут.
Раничев посмотрел за реку – разбойные парни проворно спускались на лед. Собравшиеся в лесу разбойники потянули веревки… Клюпа добрался быстро. А вот Митря… Митре и еще одному, лежащему с ним рядом, не повезло. Попавшая в разлом льда гать вдруг подломилась и, сложившись пополам, начала быстро тонуть.
– Вытягивай, вытягивай, робята! – азартно закричал Милентий, погрозил кулаком кому-то. – Да куда ж ты на лед, дурень? За веревку, за веревку хватайтесь… Эх, что ж вы…
Митря и второй, бывший с ним разбойник схватились за веревку… и та порвалась вдруг с громким хлопком. Перевернувшаяся гать с головою накрыла обоих. Затрещал лед…
– Царствие вам небесное, парни, – бросив долгий взгляд на реку, выдохнул Милентий, обернулся к своим. – Нечего ждать. Скачем! Чай, стражи уже на мосту!
Кто-то помог Раничеву взгромоздиться на лошадь, и вся разбойная кавалькада быстро понеслась по заснеженной лесной дороге. Ехали молча, лишь свистел в ушах ветер да глуховатым эхом отдавался меж деревьями стук копыт.
Сидевший на облучке Феоктист, не оглядываясь, нахлестывал лошадей плетью:
– Скорей, вороны! Скорей!
Лошади и без того мчались быстро, едва не опрокидывая легкий возок, – он таки опрокинулся на особенно крутом повороте уже почти что у самой башни. Вылетевший в снег тиун больно ударился о какой-то пень и, похоже, сломал руку.
– Перемудрил, – со стоном ползя к башне, громко шептал он. – Сам себя перемудрил. Сам себя…