Миша, как бывший историк, знал, что рыбу на уху в те времена было принято варить отдельно, все виды ухи считались разными блюдами. Как и грибы, скажем, и дичь, и овощи. Все ели отдельно, никаких салатов-винегретов не делали.
— Ух! — подходя к новой, сверкающей в лучах заходящего солнышка, избе, Егор остановился, принюхался. — Чуете? Женушка с утра хлебы свежие испекла… мучицы невдавность в Дорпате купили.
— А далеко ль до Дерпта?
Парень отмахнулся.
— Да недалече.
— Бискупу, значит, платите, — коверкая слова на средневековый манер, понятливо покивал Михаил.
— Ему.
То-то вы такие и смелые! Небось, рад дерптский епископ рыбке! Да и рубежи его охраняете — от тех же новгородских да псковских шальных отрядов — тоже дело немаленькое. В общем, неплохо устроились… только опасно, одно дело — отряды да шайки малые, а вдруг Александр Ярославич решит снова ливонские земли повоевать? Или орден, или епископ чего напортачит? Да что там говорить — с Ледового побоища еще и пары лет не прошло… Правда, все сейчас замирились, Александр Ярославич с тевтонским магистром да епископом дерптским — друзья. Как вот Дмитрий Медведев — с Саркози и Обамой. О «юрьевской дани» Ярославич уж и не заикается, землицы дерптской не просит. Согласен на мир… да немцы много чего уступили, признали. Могли бы и сразу, без всякого побоища, договориться, решить дела полюбовно — что в конце концов и вышло вполне. Но в эти времена такое было как-то не по понятиям! Как это — миром? А сперва мечом помахать? Нет, сразу миром — как-то беспонтово, обидно… Да и соседушки — литовцы, поляки, шведы — не поймут, скажут — ну и лошины!
— А за веру-то как? — проходя в небольшие воротца — до больших еще не дорос Егорка, хватит на деревню и одной крепости! — негромко справился Ратников: — Не придирается бискуп? Вы ж православные, так?
— Знамо, так, — солидно кивнул парень. — Не до нас покуда бискупу — язычников по лесам полно. А мы что — мы на виду, никуда не денемся…
Понятно… Если что, всегда прищучить можно.
Вообще, здесь, в Пограничье, и дальше — в Ливонии — много всякого народу жило: немцы, датчане, русские, поляки, литовцы, эсты-чудины… Одно и то же? Нет? А черт их… В общем, особой кондовой закрытости не было, ксенофобией страдали куда меньше, чем, скажем, в центральных русских княжествах, хоть во Владимире том же…
— Ну, входите гости!
Егор с гордостью кивнул на крыльцо, пока еще без перил, со свежих, вытесанных — пилорам еще не было — дубовых досок. Хорошее крыльцо — высокое, крепкое. Как и все остальное: жилая изба на высокой подклети, клеть, помещеньице не отапливаемое, там летом спали, а зимой припасы хранили, между ними — сени, с сеней во двор — крыльцо, с другой стороны — хлев, слышно было, как мычала корова… а может, и не одна. Что и говорить, домишко справный, большевики бы его точно раскулачили…
Двор, правда, пока не обустроен — один сарай, но нет еще ни пилевни, ни бани, ни птичника… однако бревна уже привезены, вон, лежат аккуратненько. Весной, видать, в марте еще рубили, пока соки не пошли… такие бревнышки не гниют.
Молодая супружница Егора — высокая, несколько тощеватая по местным меркам, девчонка лет шестнадцати с милым курносым лицом, при виде мужа и гостей улыбнулась, сошла с крыльца, поцеловала благоверного в уста, гостям же поклонилась в пояс. Справная девка, в длинной, до пят, юбке, полотняной рубахе с вышивкой, жилеточке — уж точно, не русской, чудинской. Волосы под повойник убраны, да не шибко еще умело — торчит веселая белесая прядь, на лоб, на глаза падает, от того Эйна стесняется, украдкой пытается сдуть непокорный волос. Смешная. А глаза-то у нее — синие-синие, как васильки-цветочки.
Еще раз поцеловав мужа, Эйна приветливо улыбнулась:
— Пожалуйте в избу.
Олекса вдруг застеснялся пуза своего голого, ног босых, в цыпках, в сенях потянул хозяина за рукав:
— Егорий… нам бы это… рубаху какую — наготу прикрыть, а то срамно.
— Дам, дам вам рубахи… Уж какие есть… Входите, входите.
Перешагнув высокий порог, гости оказались в горнице. Собственно — вся изба представляла собой одно большое жилое помещение: слева — глинобитная, на широком поду, печь — естественно, топившаяся по-черному, справа, у небольшого оконца — широкие лавки вдоль стен, сколоченный накрепко стол, прялка, рядом — деревянный ткацкий станок, в красном углу — иконы, чуть дальше, за печью, — ложе с набитым свежей соломой матрасом. Никакого потолка, конечно, в те времена еще не было — так и поднимались стрехи, крыша — туда, в специальное отверстие, и уходил дым, да еще — в расположенные под самой крышей волоковые оконца. У печи стоял ухват, в углу, над наполненной водою кадкой, в железном светце уютно горела лучина.
Вытащив из-под лавки сундук, Егор распахнул крышку:
— Посейчас вам рубахи сыщем… Вона! Одевайтеся, да поговорим, покуда супружница ушицу спроворит.
Путники не заставили себя долго упрашивать, быстро натянули любезно предложенные хозяином рубахи, а вот насчет обуви, увы… ну, не брать же с собой резиновые сапоги и кеды? Пришлось там, на островке, оставить.
Пока Эйна возилась во дворе у летней кухни, гости и хозяин степенно беседовали, лениво потягивая квасок из голубики с черникой. Или лучше сказать — морс. Больше говорил Ратников, умело уводя нить разговора в сторону от Торопца, где ни он сам, ни Олекса отродясь не бывали. Поговорили про погоду, про лихих людей — «шильников», — потом Миша принялся рассказывать про Господин Великий Новгород, где бывал якобы по торговым делам.
Егор слушал раскрыв рот — понятно, в деревнях такие разговорчивые гости появлялись нечасто. Вообще, в средневековье чужаков не жаловали… но послушать любили.
— Ай, неужто каменный храм-то? — удивленно бил себя по коленкам хозяин.
— Конечно, каменный! И еще много каменных церквей в городе есть.
— Иди ты!
— А еще…
— Погодь, погодь, не рассказывай… Пойду, гляну — как там супружница?
— Ну, ты! — едва Егор вышел, Миша неприязненно посмотрел на Олексу. — Чего воды в рот набрал? Давай, давай, рассказывай тоже, я же не могу за двоих языком ворочать.
— Ой, батюшка! — явно обрадовался парнишка. — Так ты бы только сказал! Я много чего порассказать могу… Да боялся тебя перебить, милостивец!
— Боялся он, — Ратников хмыкнул. — Чего другого бы лучше боялся…
Ничего! Вечером настал и черед Олексы — после ушицы явились «на беседу» самые уважаемые мужики и парни, да и Тимофей Овчина самолично пожаловал, а как же! Торговых гостей всем было интересно послушать.
И уж Олекса их ожидания не обманул — молол языком так, что даже привычный к российскому телевидению (хотя за последнее время и немного отвыкший) Ратников давно уже потерял нить беседы: юноша рассказывал то об одном, то резко перескакивал на другое, потом — на третье, затем снова возвращался к первому… Клиповый подход, мать его за ногу!