– Вон, видите, отряд у флагштока.
– Ну…
– Герхард Майер – третий справа… Или четвертый… Вы ж знаете, у него есть брат-близнец. Ну видели у костра.
– Ага, – ухмыльнулся Ленц. – Разглядишь так что-нибудь… В общем, ты понаблюдай, а я пока прогуляюсь. Что это там за шум?
– Кажется, господа артисты едут. Немецкая опера!
Густав скривился – оперу он терпеть не мог! Всяких там Вагнеров и прочих «нюрнбергских мейстерзингеров». Он вообще музыку не любил, исключая пару сентиментальных романсов, которые иногда пытался петь под хмельком.
Тем временем собравшаяся на плацу «немецкая молодежь» бурно приветствовала гостей. Артисты немецкой оперы явились сразу в концертных костюмах, стилизованных под средневековье, видно, собирались показать сцену из «Лоэнгрина» или тех же «Нюрнбергских мейстерзингеров», среди гостей Ленц заметил и Отто фон Райхенбаха – барон был одет в белый с черным крестом плащ. Гауптштурмфюрер хмыкнул: тоже еще, тевтонский рыцарь! Меченосец хренов. Костюмированный бал! И чего только не выдумают, бездельники.
Ленц зябко поежился – все ж таки, видать, простудился ночью – и неспешной походкой направился вдоль палаток. Из самой дальней вдруг выбрался какой-то человек в красно-желтом средневековом камзоле, отряхнул с колен сор, оглянулся…
– Здравствуйте, господин артист! Вы здесь что, живете?
Раничев вздрогнул: ну надо же, как не повезло! Слишком, слишком поторопился – перерыл всю палатку, да так и не обнаружил перстень, хотя искал старательно. Видать, фашистенок носил перстенек при себе. Тем хуже для него…
И вот на тебе!
Откуда взялся этот серенький неприметный мужик? Перед тем как покинуть палатку, Раничев приподнял полог и тщательно осмотрелся – никого ведь не было! А этот «серый» совсем с другой стороны подобрался, со стороны лесочка, словно бы следил, высматривал что-то. Среднего роста, в сером, не очень-то новом летнем костюме и такой же серой шляпе – человек как человек, ничего необычного. Лицо чуть вытянутое, с рыжеватыми усиками, банальное такое, незапоминающееся. А вот взгляд… Взгляд незнакомца Ивану оч-чень не понравился, оч-чень! Пристальный был взгляд, цепкий, можно сказать – профессиональный. Такой же, как когда-то у следователя Петрищева. И что этому «серому» господину надо? Он, кажется, поздоровался…
– Гутен таг! – Раничев растянул губы в улыбке.
– Гутен таг. Так вы здесь живете? Что вы делали в палатке? Понимаете меня, господин артист? Нет?
– Их бин… Их бин эспаньол! Испанец.
– Ах, вон оно что, испанец… Совсем не говорите по-немецки?
Раничев смущенно развел руками:
– Плехо, плехо.
Потом вытянул руку вперед – мол, пойдем, посмотрим на представление.
«Серый» усмехнулся, кивнул – пойдем. И не отставал, гад, ни на шаг! Вот привязался… Как бы его скинуть? Эх, зря поторопился, вылез, как говорится – «Штирлиц был на грани провала».
– Вы – оперный певец? Поете арии? Ну – «петь», «петь»?
– Петь? Найн, нет. Не опера. Я есть музыкант… – Иван показал пальцами, словно дергал невидимые струны. – Бас, понимаете? Контрабас.
– А, контрабас. Бум-бум-бум. Знаю. Вы в палатке что делали?
– Не понимаю, найн.
– Эх, черт бы тебя… Ладно, идем к вашим артистам. Нет-нет, не надо сворачивать. Во-он!
Раничев и сам видел, куда идти. Только вот ему туда было не надо – какая нужда встречаться с артистами? Сразу возникнут ненужные вопросы, совершенно ненужные. А от этого приставучего типа надо избавиться! Ишь, прямо к артистам и тянет, чуть ли не за руку.
Иван вдруг остановился, улыбнулся, протянул руку:
– Хуан Рамирес, артист из Кордовы.
– Густав. Так мы чего встали?
Раничев подмигнул и щелкнул себя пальцем по горлу:
– Хорошо бы вина выпить!
– Пить? Вы хотите пить? У них на кухне, наверное, есть вода.
– Не вода, нет. Выпить. Шнапс, понимаешь? Шнапс.
– Ах, шнапс…
Густав задумался и, вдруг подхватив Ивана под руку, быстро зашагал к перелеску. К машине. Так себе был автомобильчик, потрепанный, не лучше старой раничевской «шестерки»…
– Опа! – Вытащив из салона плащ, немец подкинул в воздухе серебристую фляжку.
– Шнапс! – Раничев нарочито радостно потер руки. – Ну ты даешь, Густав! Гут! Зер гут!
* * *
– Ну как настроение, Вальтер?
Оберштурмфюрер Вальтер Ванзее оглянулся и нацепил на лицо улыбку, увидев подошедшего приятеля, местного югендфюрера, точнее – баннфюрера – на большее (а банн составлял человек восемьсот) его лагерь не тянул – Мюллера.
– Ничего, ничего…
– А твой шеф где? Похоже, где-то потерялся?
– Потерялся? – Ванзее расхохотался. – Знаю я, где он потерялся, секрет невелик – небось к машине пошел за шнапсом, старый пьяница!
– Не очень-то ты его жалуешь, – вскользь заметил Мюллер.
– Этого-то зануду? Если хочешь знать, я скоро буду на его месте! – Оберштурмфюрер хвастливо оскалился и, расстегнув мешковато сидевший пиджак, пожаловался: – Не могу носить штатское, отвык. Форма есть форма: дисциплинирует и вызывает уважение.
– Да уж, ваша точно вызывает!
– Что ты хочешь этим сказать, Конрад?
– Ничего, ничего. Так, пошутил. Так ты интересовался Майером?
– Ну да. – Ванзее снова застегнул пиджак. – Им. Ни на чем таком этот парень не попадался?
– В смысле?
– Ну на чем бы можно его зацепить: скажем, ругал политику партии или занимался онанизмом перед сном?
Баннфюрер рассмеялся:
– Да нет, Вальтер, если б такое было, я бы знал. Правда, нельзя сказать, что он такой уж ревностный юноша. И от зарядки, бывает, отлынивает, на политзанятиях отмалчивается…
– Да, – разочарованно хмыкнул Вальтер. – Не очень-то на подобном зацепишь.
Мюллер бросил на приятеля долгий, несколько подозрительный взгляд.
– Чисто по-товарищески хочу тебя предупредить, Вальтер. По-моему, ты зря копаешь под Майера. У него ведь имеется сильный покровитель – барон Отто фон Райхенбах, оберштурмбаннфюрер СС, слыхал про такого?
Ванзее громко захохотал и, оглянувшись, понизил голос:
– Вот как раз из-за Райхенбаха мы этого Майера и возьмем в разработку!
– Фон Райхенбах – предатель? – охнул баннфюрер. – Не может быть!
– Еще как может, Конрад! Есть на него такое… Впрочем, потом расскажу… – Оберштурмфюрер приосанился, пригладил ладонью жиденькую светлую челку и неожиданно спросил: – А знаешь, почему я вообще тебе сейчас все рассказываю?