– Дай, я почитаю, – заинтересованно попросила Евдокся.
Иван подвинул ей летописный свод:
– На. Только вслух чти.
– «В то же лето боярина Ксенофонта люди Лукьяна-воя с отроками Евсеем да Куземою обманом хватаху, плетями биваху да творити непотребства всякие, апосля на деревах на погибель распяху, а Лукьяну-вою главу отрубаху».
– Что?! – Раничев вскочил со стула. – Кого это гад, Ксенофонт, обманом схватил? Лукьяна с отроками?! Потом пытал и распял на погибель?! А Лукьяну голову отрубил?! Ну, сволочь…
В бессильной ярости Иван заходил по комнате. Встав, Евдокся положила ему на плечо руку:
– Не кручинься… Возвратимся да выручим их. Ну, тех, кто уж помер, – за того свечку поставим, а кого и сумеем от чернецов вызволить…
– Свечку, говоришь? – Иван зло прищурился… Бешеный взгляд его уперся на ящик патронов для пистолета-пулемета Шпагина. Сам ППШ лежал на витрине, вполне смазанный и ухоженный. Только вот боек был сточен… Ну, боек запросто в гаражах нарастить смогут… Лишь бы только перстень не подвел, лишь бы перстень…
– Ну, твари волкохищенные, что главы повесили? – боярин Ксенофонт, толстый, расплывшийся, словно квашня, с красною с жуткого похмелья рожей, вытащив плеть, несколько раз ударил по спине привязанного к деревянным козлам Евсея. Парень застонал, с немым укором глядя на старшого, Лукьяна. Лукьян вздохнул, не отвел глаза, лишь прищурился, ругая самого себя самыми последними словами – и впрямь, зря они поверили боярскому ярыжке. Тот и привел их в засаду… Лукьян как чувствовал… Сам-то ладно, да вот на его, не на ярыжкиной совести будет теперь гибель двух хороших парней – Евсея с Куземой, а в том что их всех умертвят, не было никакого сомнения, да и Ксенофонт – упырь кровавый – уже высказался, как кого убивать будут: Евсея с Куземой, постегав плетьми, приколотят большими гвоздями к деревьям да расстреляют из луков, ему же, Лукьяну, отрубят голову. Из уважения – как, смеясь, пояснил Ксенофонт. Вон уже, отвязали несчастного Евсея, потащили с Куземой к дереву, послышался крик… Жаль, что так все нелепо…
Какой-то здоровенный бугай с окладистой бородою – личный палач боярина – резким движением разорвал ворот рубахи Лукьяна, оголив шею, обернулся к хозяину:
– Начинать, батюшка?
– Начинай, – осклабясь, махнул рукой Ксенофонт…
Острое лезвие тяжелой секиры сверкнуло в воздухе…
Раничев начал стрелять сразу, от пуза, едва только они с Евдоксей разобрались, что к чему. Первая очередь сразила наповал палача и боярина Ксенофонта, вторая – тех, кто тащил отроков… Третью Иван выпустил вслед убегающим боярским холопам – увидев, что хозяин убит, те вовсе не собирались драться.
– Иване Петрович… – повернув голову, пересохшими губами прошептал Лукьян. – Радость-то какая… Вернулся!
– Боярин вернулся! – радостно подхватил Евсей. – Здрав будь, Иване Петрович… Ой, да ты не один, с боярышней! А одеты-то как чудно…
Освободив Лукьяна, Раничев быстро развязал отроков:
– Чем тут балаболить, бежали б в деревню, пусть седлают коней да приготовят мое лучшее платье, – Иван приобнял Евдоксю. – К князю поедем немедля – Хеврония с Никодимом из полона выручать надо.
– Вот это дело! – улыбаясь, кивнул Лукьян. – Ну, Иване Петрович, вернулся-таки… А мы не чаяли уж и свидеть, думали, сгинул в Орде…
– Ага, сгинул, как же!
Сверкая пятками, с радостным криком бежали по тропинке ребята:
– Боярин, боярин из Орды вернулся, Иван Петрович!
Боярышня потянулась, черпнула горсть земли:
– Землица-то какая. Иване… Озимые сеять надобно да заготовлять силос. Эх, жаль трактор не купили!