— А ведь и правда! — очумело обрадовался Весников. — Лес!
И тут же скуксился:
— Эх, лодку только вот жалко!
Саша аж сплюнул: ишь, жалко ему. Вот жмот-то!
— Лодку, Николай, затопить придется. Или хочешь, чтоб потом тебя по ней в поселке нашли? И… как Митьку Немого…
— Да что ты, что ты, — неумело перекрестился Вальдшнеп, как и все люди его возраста, воспитанный советской школой в русле непоколебимого атеизма и соблюдавший некоторые православные обряды не в силу глубокой и искренней веры, а потому что «все так делают». Все красят яйца на Пасху, и я буду, все на Троицу по могилкам, и я туда же. А спроси «символ веры» прочесть… э-э-э…
Лодку затопили по-быстрому в омутке у правого берега, что ближе к Турындину озеру. Тяжело вздохнув, Весников самолично тюкнул топориком и, оглянувшись на Сашу, что-то пробурчал, как видно, ругался: жалея времени, Александр не дал ему припрятать мотор.
— Не будь таким жадным, Федорыч! На те деньги, что сейчас заработаешь, ты десять таких моторок купишь, да еще на куртку для папы Карло останется!
— Какую еще куртку?
— Да это я так, к слову.
Чуть отойдя от протоки, Саша присел, примостил на коленке карту:
— Вот тут, похоже, какие-то заброшенные хутора, деревни.
— Ну да, — согласно кивнул Вальдшнеп. — Севово, Олгозеро, Рябов Конец. Колхоз когда-то был, в старые годы, «Заветы Ильича» назывался. Скот на фермах держали, сенокосы, картошку… лес сплавляли еще.
— А дорог-то там нет…
— Я ж говорил, одни зимники. Да и зачем дороги, когда в ту пору реки не такие мелкие были. По ним госзаготовки и свозили, на лодках, на баржах даже. А сейчас, ясен пень, все загубили дерьмократы хреновы. А в ранешние-то времена…
— Ну да, ну да, тогда и небо было голубее, и солнышко ярче светило. — Саша задумчиво потер виски. — Вот туда, в бездорожье, и двинем. Ага! Слышите?
Со стороны протоки явственно донесся шум мощного двигателя. Катер!
Рассуждай токмо о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют…
Козьма Прутков
— И вот я что вам скажу насчет костерка, — подходя к заброшенной деревне, обернулся Весников. — Не стоит его палить, ночью огонь далеконько видать, а днем — дым. Вот лучше в избенке, печечку.
— Да уж, печечку… — Александр с сомнением взглянул на отраженный в лесном озере десяток покосившихся изб с давно просевшими крышами, ни одна из которых не тянула даже на временное пристанище. — Как бы тут не остаться в такой вот избушке… на всю оставшуюся жизнь.
— Ничего! — Весников откровенно радовался тому, что удалось без труда уйти от неведомых и, как видно, очень опасных бандитов, которые уж в эту-то глушь доберутся навряд ли. Успокаивался постепенно Вальдшнеп, от того в душе его поднималась глубокая и ровная радость и тянуло заняться чем-то полезным и нужным, да хоть угодить гостям. — Пойдем поглядим, прикинем, может, и отыщем годную.
Как ни странно, а вполне подходящее для ночлега жилище нашлось довольно быстро — на самой околице деревни, у пепелища, стоял кондовый рубленный в обло дом-пятистенок, вполне еще крепкий на вид, с давно разрушившимся сараем, банькой и прочими надворными постройками. Видать, когда-то тут проживал крепкий хозяин из числа недораскулаченных либо, наоборот, сосланных.
Первым делом Николай Федорович заглянул в печку и обернулся довольный, хоть и измазавшийся сажей:
— Ну вот! Вполне подходящая будет тяга.
Дожидаясь путников под ивами, Весников изрядно наловил рыбки — с пяток окушков и уклеек, пару щук, хариуса даже, — которую хозяйственно прихватил с собой и теперь переживал, как бы не пропал улов. Александр, конечно, лучше бы денек-другой перебился консервами, не разводя огня, — от греха подальше. Однако раз уж местный житель уверял, что из печки дым вечерком не заметят, то почему бы и нет? Почему бы и не поужинать как люди, ушицей? Тем более что консервов-то оставалось мало, а ведь кто знает, сколько беглецам еще здесь по лесам шататься?
— Так я это, ясен пень, сейчас дровишек… — суетился Весников.
— Давай. — Махнув рукой, Саша расслабленно уселся на лавку.
Дом был как дом, только пустой: голые стены, комнаты почти без мебели, как видно, хозяин-куркуль, переезжая, прихватил с собой все, что сумел. Погрузил на тракторные сани и — на центральную усадьбу, во исполнение закона «О бесперспективных деревнях», принятого еще во времена Леонида Ильича Брежнева.
Даже посуды и той, гад, не оставил! Хорошо, в рюкзачке нашелся свой котелок, в котором вскорости и забулькала ароматная ушица. Чай же вскипятили заранее, все в том же котелке, заварили, разлили по фляжкам.
И вот, похлебав ухи да почаевничав, завалились спать: по-походному, на полу, подстелив под себя верхнюю одежонку. Весников засопел сразу — умаялся, сердечный, да и Саша с удовольствием задал бы храпака, кабы смог. Да ведь не дал гостюшка дорогой, не дал! Выждал чуток да стал приставать с разговорами:
— Мы ведь с вами не договорили, Александр!
Ага, вот оно как! Болтали-болтали целыми днями — не договорили, оказывается. Что ж, придется слушать — доктор Арно, он ведь как репей, не отвяжется.
— И что же вы хотите сказать, дорогой профессор?
— Все то же, о спасении мира… вот так вот высокопарно звучит! И тем не менее. Так вы согласны принять участие?
Молодой человек хмыкнул и уселся на полу по-турецки:
— Вы это серьезно?
— Вполне. Даже более чем, — неожиданно вздохнул профессор. — Вы знаете, что моя лаборатория в Арроманше уничтожена?
— Что?! — Саша вздрогнул — вот это новость! — Что же вы раньше-то молчали?
— Не хотел говорить раньше времени. — Француз пожал плечами. — Не к теме бы пришлось.
— А сейчас, выходит, к теме?
— Вот именно. Там, в Арроманше… Направленный взрыв — не осталось ничего. Я был в это время в Париже, с Луи, закупали необходимое оборудование. Позвонил комиссар Мантину… помните его?
— Ну конечно. — Александр невольно улыбнулся. — Забавный такой малый. Кстати, очень умен.
— Знаете, я почему-то сразу же догадался, кто стоит за этим взрывом.
— Виль де Солей.
— Ну конечно. И сразу же попросил Нгоно вывезти аппаратуру с моей яхты — не зря попросил!
— Неужто взорвали и ее? — Саша вскинул глаза.
— Пустили ко дну прямо у причала. Буквально на следующую же ночь!
— Значит, аппаратура…
— Удалось кое-что спасти. И она уже на пути сюда!
— Сюда?! — Чем дольше молодой человек слушал профессора, тем больше удивлялся.