— Ну, Пашенька…
Канючила не Ленка, а другая — томная блондинка Жанна. Она почему-то — вот интересно почему? — считала себя самой близкой подружкой, и, наверное, давно настала пора ее в этом разубедить, но… все как-то было лень.
— Эй, шкипер! — Паша Домкрат лениво прищелкнул пальцами, подзывая обслугу, — ну а как еще назвать-то? Не капитаном же — посудина-то принадлежала Паше, значит, он тут и капитан, и все прочее, адмирал даже.
— Да, Павел Сергеевич, — вышколенно изогнулся шкипер, седой, но все еще бравый, некогда уволенный из торгового флота за беспробудное пьянство.
Ну, Паша-то ему особенно пить не давал.
— Сфоткай нас, Афанасий. — Хозяин катера расслабленно махнул рукой, поправляя на шее толстенную золотую цепь. — Эй, девчонки, а ну давай сюда!
— Ой, Пашенька, да мы с радостью! — Девушки с визгом обступили Павла, облепили, словно мухи.
— Э-э, — засмеялся тот. — Чего так-то просто встали? Купальников я ваших не видел? А ну-ка, лифчики быстро сняли!
— Да легко! Оп-па!
И все три, разом сбросив лишние предметы туалета, вмиг остались топлес! И как это у них так здорово получилось, тренировались, что ли?
Паша ухмыльнулся, покосившись на палубу. Там был накрыт стол, за которым сидел гость, вдруг оставшийся в одиночестве, — худосочного вида господин с хмурым, морщинистым и пропитым, как у старого цыгана, лицом, в черной джинсовке, казавшийся чуть старше Павла Сергеевича.
— Михаил Петрович, а ты что ж к нам не присоединишься? Иль девчонки не нравятся?
— Да нет, почему ж? Нравятся. — Гость недовольно скривился. — Мне б перетереть кое-что…
— Да ладно, я ж сказал, все терки — завтра.
— Ну, завтра так завтра…
Михаил Петрович (у которого, кстати, тоже имелось прозвище — Миша Шахер-Махер), смакуя, отхлебнул из высокого, с золотым ободком бокала бордо урожая одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года и, посмотрев на полураздетых девиц, невольно поежился — на улице-то был не май месяц, к тому же темнело и холодало.
Поставив за штурвал шкипера Афанасия, Паша прихватил девок и тоже уселся за стол под тентом. Налил водочки — всем, кроме гостя, который страдал печенью и давно уже пил только вино, причем очень и очень недешевое.
— Ну, чтоб у нас все было, а нам за это ничего не было!
Девушки с хохотом выпили, а Михаил Петрович поморщился. Вот же принес черт! И чего ему надо? Сидит, блин, как сыч… и ведь не выгонишь, братва не одобрит!
Однако и сидеть здесь с ним… Куда-то уже и веселье пропало.
Шумно вздохнув, Паша закусил водку креветками и, натянув на мощный торс полосатую матросскую майку, громко велел шкиперу поворачивать к дому.
— Ну у тебя и голосина! — снова поежился гость. — Как у пьяного дьякона. Прямо иерихонская труба.
— Какая еще, на фиг, труба?
— А, не бери в голову, уважаемый.
Паша отвернулся, скрывая гнев. Ишь ты, сука, выеживается — мол, не поймешь. А Домкрат очень даже все хорошо понимал. И знал точно — не зря Шахер-Махер явился. В гости? Ага, с его-то здоровьишком только на катерах и плавать. Что ж понесло в леса-то? Ясно что — какой-то финансовый интерес, на который у Миши был нюх лучше, чем на дичь у иной гончей.
— «Владимирский централ…» — заголосили динамики, и Паша, хлопнув первую попавшуюся девку по заднице, вновь вернулся к штурвалу.
— Ой, ой, Пашенька! Ты только нас всех не опрокинь, ладно?
— Паша, а мы что, уже домой, да?
— Домой, домой, нечего тут мерзнуть. Сейчас дискотеку устроим — на всю деревню, потом голыми купаться пойдем… у меня тут пляж, свой, личный.
— Ой, Пашенька… а нас жена твоя не прогонит?
— Да говорю ж, я ее в Бали отослал, как раз перед вашим приездом.
«Владимирский централ» в динамиках неожиданно сменился голосом Олега Митяева, впрочем, никто подмены не заметил: подвыпившим девчонкам было все равно, Мише Шахер-Махеру — тем более.
Когда проходят дни запоя,
Мой друг причесан и побрит
И о высоком говорит…
Мириады серебряных звезд ярко горели в небе, и сверкающий изумрудами астероидный пояс из останков бывшей Луны четко разрезал небосвод на две неравные части.
Причалив, Паша первым делом отправился в дом, раздавая указания слугам. Впрочем, уже и не нужно было ничего приказывать, все и так делалось словно само собою: во дворе на мангале жарился шашлычок, на кухне шинковались — нет, заправлялись уже — салаты, в том числе целое ведро любимого Пашиного оливье, в печи давно запекалась-томилась форель по-фински: тает во рту, и вообще пальчики оближешь, и даже если насытился так, что яства из ушей лезут, и тогда не удержишься, съешь хоть кусочек, а то и два.
Девчонки радовались, да и Паша все время смеялся, молчаливо улыбались слуги. Раз хозяин доволен, то и им что-нибудь, несомненно, обломится от его радости: щедрые премиальные или хотя бы остатки еды.
Только гость все ходил хмурый, словно не кореша старого проведать явился, а на какие-нибудь, упаси боже, поминки.
Во дворе грохотнула музыка — вытащили колонки-двухсотваттки.
Шахер-Махер скривился еще сильнее, словно зуб у него болел:
— Паша, друг мой… Ты что, и в самом деле дискотеку задумал?
— А что? Не так уж часто ты ко мне приезжаешь, а? Попляшем, девки в озеро поныряют, и мы заодно с ними. Ты посмотри, какой у меня забор-то?! Каменный, и ворота со львами, видел?
— Видел, видел. — Гость помотал головой, но не так просто, а с неким плохо скрытым ехидством. А потом сказал-огорошил: — Хорошие львы, да… Боюсь только, стоять им осталось недолго.
— Да ты че?! — Паша поперхнулся апельсиновым соком. — Ты че такое говоришь-то?
— Я еще и говорить-то не начинал, — лениво усмехнулся Михаил Петрович. — А ведь именно за тем к тебе и приехал.
— Да понял я давно, — махнул рукой Домкрат. — Уж извини, не мог сразу. Джип твой, охрану давно уже все в поселке заметили, я и девок-то специально позвал, чтоб, кому надо, знали — приехал к Пашке Домкрату дружок Шахер-Махер, как водится, забухали, устроили черт-те что с голыми девками. Молодость, короче, вспомнили. — Паша ухмыльнулся, поставив бокал с соком на стол. — Так что уж потерпи чуть-чуть, если не хочешь, чтоб потом слухи другие ползли: мол, Пашка с каким-то хмырем заперлись от людей и о чем-то шептались.
— А ты умный, Павел, — усевшись на лавку, улыбнулся гость. — Я, кстати, всегда это знал.
— Да уж, был бы полный дурак, в девяностые бы не выжил!
— Вот потому-то я сейчас и у тебя. Потому что ты умный. В отличие от многих прочих.
Серо-стальные глаза Михаила смотрели на Пашу с холодным прищуром.