Иногда, поработав настолько часов над автомобилем, он растягивался на переднем сиденье, свесив одну ногу из открытой двери, с пивом в руке, и прокручивал в голове те дни, когда они ездили, стелясь над самой землей, по западному полю: его дочь вела машину, устремив взгляд в траву, а по бортам «Призрака» хлопали сорняки.
Экзамен на водительские права она сдала с первой попытки, когда ей было всего шестнадцать. Теперь ей исполнилось восемнадцать, и у нее была своя машина, маленькая спортивная «Джетта», на которой она собиралась проехать всю дорогу до Дартмута, после того как окончит школу. Мысли о том, как она окажется одна на дороге — заглядывая по пути в обшарпанные мотели и подставляя себя взглядам типа за кассой и дальнобойщиков в баре, — заставляли его беспокоиться, подстегивали его нервной энергией.
Мишель любила стирать, а ему нравилось предоставлять ей этим заниматься, потому что, когда он натыкался в сушилке на ее нижнее белье, красочные кружева из магазина «Викториас Сикрет» [82] , он начинал тревожиться о таких вещах, как нежелательная беременность и венерические заболевания. Он знал, как говорить с ней об автомобилях. Он любил смотреть, как она учится работать сцеплением и точно править рулем. Тогда он казался себе Грегори Пеком [83] в фильме «Убить пересмешника». Он не знал, как говорить с ней о мужчинах или сексе, и его сбивало с толку собственное ощущение, что в его советах по этим вопросам она все равно не нуждается.
— Это кто здесь нервный? — спросил он однажды ночью у пустого гаража и поднял банку пива, приветствуя собственную тень.
За шесть дней до больших танцев он поставил двигатель обратно в «Призрак», закрыл капот и отступил, оценивая свою работу, — скульптор, рассматривающий обнаженную, которая когда-то была глыбой мрамора. Холодный сезон сбитых костяшек пальцев, масла под ногтями и хлопьев ржавчины, падающих в глаза, — это было священное время, важное для него настолько же, насколько переписывание священного текста важно для кающегося в монастыре. Он постарался довести машину до ума, и это было заметно.
Эбонитовое тело сверкало, как торпеда, как полированная плита вулканического стекла. Задняя боковая дверца, ржавая и несоответствующая остальным, была заменена подлинной, присланной ему коллекционером из одной из бывших советских республик. Он заново обтянул интерьер лайковой кожей, заменил раскладные лотки и ящики в задней части лимузина новыми принадлежностями вишневого дерева, вручную сделанными плотником в Новой Шотландии. Все было подлинным, даже ламповый радиоприемник, хотя было время, когда он поигрывал мыслью установить проигрыватель компакт-дисков, вмонтировав сабвуфер Бозе в багажник. В конце концов он решил этого не делать. Когда у вас в руках Мона Лиза, вы не станете распылять краску, изображая на ней бейсболку.
Когда-то давно, жарким, грозовым летним днем, он обещал дочери, что отремонтирует «Роллс-Ройс» к ее выпускному вечеру, и вот ремонт наконец закончен, и в запасе осталось чуть менее недели. После выпускного вечера он сможет его продать; полностью восстановленный «Призрак» на рынке коллекционеров потянет на четверть миллиона долларов. Неплохо для автомобиля, стоившего всего 5000 американских долларов в год своего выпуска. Совсем неплохо, если учесть, что десять лет назад он заплатил всего вдвое больше, покупая его на аукционе ФБР.
— Как ты думаешь, кому он принадлежал до тебя? — спросила однажды Мишель, когда он упомянул, откуда у него этот автомобиль.
— Торговцу наркотиками, полагаю, — сказал он.
— Ух ты, — сказала она. — Надеюсь, в нем никого не убили.
Машина выглядела хорошо — но хорошо выглядеть было недостаточно. Ему хотелось ее послушать, и он считал, что Мишель не стоит выезжать в ней на дорогу, пока он сам не нагоняет на ней с дюжину миль, не увидит, как она слушается руля на всех скоростях, вплоть до самой высокой.
— Давай, красивая сучка, — сказал он машине. — Давай-ка тебя разбудим и посмотрим, на что ты способна.
Деметр сел за руль, захлопнул за собой дверцу и повернул ключ.
Двигатель с грубым хлопком ожил — с рваным, почти свирепо торжествующим взрывом шума, — но тут же перешел на низкое, роскошное урчание. Обтянутое кремовой кожей переднее сиденье было удобнее, чем ортопедическая кровать, на которой он спал. В те дни, когда собирали «Призрак», все строилось, как танки, строилось, чтобы длиться. Он был уверен, что эта машина его переживет.
Он был прав.
Он оставил мобильный телефон на своем верстаке и решил взять его, прежде чем вывести машину, ему не хотелось оказаться где-нибудь на мели, если «Призраку» вздумается выбросить шток поршня или сотворить еще какую-нибудь пакость. Он потянулся к ручке — и именно тогда ему был преподнесен первый сюрприз того дня. Кнопка блокировки задвинулась с таким громким звуком, что он чуть не вскрикнул.
Деметр был поражен настолько — настолько и не подготовлен, — так что засомневался, действительно ли он видел, как это произошло. Но затем опустились другие кнопки блокировки: одна за другой, бум, бум, бум, в точности как будто кто-то стрелял из пистолета, и он не мог сказать себе, что все это ему лишь померещилось.
— Что за черт?
Он потянул кнопку блокировки на дверце со стороны водителя, но та осталась вдавленной, словно была приварена.
Машина содрогалась на холостом ходу, по бортам ее поднимались выхлопные газы.
Деметр подался вперед, чтобы выключить зажигание, и ему был преподнесен второй сюрприз этого дня. Ключ не поворачивался. Он пошевелил его туда-сюда, затем надавил на него запястьем, но ключ не сдвигался с места — он был полностью повернут, и его невозможно было выдернуть.
Включилось радио, на полной громкости заиграв «Звон бубенцов» — так громко, что стало больно ушам, — песенку, исполнять которую в апреле не было никакого смысла. От неожиданного звука все тело у Деметра покрылось грубой и холодной гусиной кожей. Он ткнул кнопку «ВЫКЛ», но его способность к удивлению истончилась настолько, что он не почувствовал особого изумления, когда та не поддалась. Он нажимал на кнопки, меняя станции, но на всех каналах звучала одна лишь песня — «Звон бубенцов».
Теперь он видел, как выхлопные газы затуманивают воздух. Он ощущал вкус этих дурманящих испарений, от которых у него кружилась голова. Бобби Хелмс [84] заверил его, что время бубенцов — это самое подходящее время, чтобы прокатиться в санях, запряженных одной лошадью. Ему надо было заткнуть это дерьмо, надо было добиться какой-то тишины, но когда он повернул регулятор громкости, звук не убавился и вообще ничего не произошло.