— Все хотят в Страну Рождества, — сказало существо на переднем сиденье, некогда бывшее человеком, но, возможно, уже сто лет как переставшее им быть.
Они быстро приближались к яркому кругу солнечного света в конце туннеля. Когда они въехали в отверстие в горе, была ночь, но теперь они мчались к летнему полыханию, и у Уэйна от этой яркости заболели глаза, даже когда до выезда оставалось еще сто футов.
Он прикрыл руками лицо, постанывая от муки. Свет обжигал сквозь пальцы, делался все более интенсивным, пока не начал проникать прямо через его руки и он не начал различать черные палочки собственных костей, окутанных мягко сияющими тканями. Он чувствовал, что в любое мгновение весь этот солнечный свет может его воспламенить.
— Я не хочу! Мне это не нравится! — крикнул он.
Машина так сильно тряслась и подпрыгивала на колдобистой дороге, что его руки сдвинулись с лица. Он заморгал в утреннем солнечном свете.
Бинг Партридж, Человек в Противогазе, выпрямился на своем сиденье и повернулся, оглядываясь на Уэйна. Его форма пропала, и он был все в том же испачканном спортивном костюме, что и накануне.
— Да уж, — сказал он, засовывая себе палец в ухо. — Я тоже не слишком радуюсь по утрам.
Шугаркрик, штат Пенсильвания
— Солнце, солнце, наутек, — сказал, зевая, Человек в Противогазе. — Приходи в другой денек. — Он немного помолчал, а затем застенчиво сообщил: — Я видел хороший сон. Сон о Стране Рождества.
— Надеюсь, он тебе понравился, — сказал Мэнкс. — После того что ты наделал, тебе только сны о Стране Рождества и остаются!
Человек в Противогазе съежился на своем сиденье и обхватил руками уши.
Они были среди холмов, поросших высокой травой, под голубым летним небом. Внизу слева от них сияло пальцеобразное озеро, длинный осколок зеркала, брошенный наземь среди сосен в сто футов высотой. В долинах застряли клочья утреннего тумана, но скоро им было суждено сгореть на солнце.
Уэйн, мозг у которого все еще пребывал в полусне, сильно потер руками глазные яблоки. Лоб и щеки у него были горячими. Он вздохнул — и удивился, увидев, что из ноздрей, как и во сне, повалил бледный пар. Он не осознавал, что на заднем сиденье было так холодно.
— Я мерзну, — сказал Уэйн, хотя на самом деле чувствовал тепло, а не холод.
— По утрам сейчас бывает очень сыро, — сказал Мэнкс. — Скоро почувствуешь себя лучше.
— Где мы? — спросил Уэйн.
Мэнкс оглянулся на него.
— В Пенсильвании. Мы ехали всю ночь, и ты спал как младенец.
Уэйн моргал, глядя на него, встревоженный и дезориентированный, хотя ему потребовалось время, чтобы понять, почему. Подушечка из белой ткани по-прежнему была приклеена к остаткам левого уха Мэнкса, но он снял повязку, наложенную вокруг лба. Шестидюймовый порез на лбу был черным и отталкивающим на вид, как шрам Франкенштейна… и все же он выглядел так, словно заживал двенадцать дней, а не двенадцать часов. Цвет лица у Мэнкса был лучше, глаза стали острее, светясь добродушием и благожелательностью.
— У вас лицо стало лучше, — сказал Уэйн.
— Думаю, на него немного легче смотреть, но в конкурсе красоты мне теперь в ближайшее время не участвовать!
— Почему вам стало лучше? — спросил Уэйн.
Мэнкс немного подумал и сказал:
— Это машина обо мне заботится. Она и о тебе позаботится.
— Это потому, что мы держим путь в Страну Рождества, — сказал Человек в Противогазе, глядя через плечо и улыбаясь. — Она твою любую ранку вывертывает наизнанку, не так ли, мистер Мэнкс?
— Я совсем не в настроении выслушивать твои рифмованные глупости, Бинг, — сказал Мэнкс. — Почему бы тебе не сыграть в «молчок»?
«NOS4A2» ехал на юг, и какое-то время никто ничего не говорил. Уэйн в тишине подводил итоги.
За всю свою жизнь он ни разу не был так напуган, как накануне вечером. В горле у него до сих пор саднило от всех вчерашних криков. Теперь, однако, он казался себе кувшином, из которого выплеснули все плохие чувства. Интерьер «Роллс-Ройса» наполнялся золотым солнечным светом. В блестящем луче полыхали пылинки, и Уэйн поднял руку, чтобы взвить их и посмотреть, как они мечутся вокруг, словно песок, вихрящийся в воде…
…его мать нырнула в воду, чтобы скрыться от Человека в Противогазе, вспомнил он, содрогнувшись. Он тотчас ощутил прилив вчерашнего страха, такого же жгучего и грубого, как если бы он коснулся оголенного медного провода и его ударило током. Его испугало не то, что он был в плену у Чарли Мэнкса, но то, что на мгновение он забыл, что был в плену. На мгновение он позволил себе восхищаться светом и чувствовать себя чуть ли не счастливым.
Он перевел взгляд на ящик орехового дерева, установленный под сиденьем перед ним, где он спрятал свой телефон. Потом поднял глаза и обнаружил, что Мэнкс, едва-едва улыбаясь, наблюдает за ним в зеркало заднего вида. Уэйн съежился на своем месте.
— Вы говорили, что вы у меня в долгу, — сказал Уэйн.
— Как говорил, так и говорю, — сказал Мэнкс.
— Я хочу позвонить маме. Хочу сказать ей, что со мной все в порядке.
Мэнкс кивнул, не отрывая глаз от дороги и держа руки на руле. Ехал ли автомобиль вчера сам по себе? Уэйн помнил, как само собой поворачивалось рулевое колесо, пока Мэнкс стонал, а Человек в Противогазе утирал кровь у него с лица… но это воспоминание было мерцающим, гиперреальным, как сновидения, которые приходят к тем, кто поражен особенно сильным вирусом гриппа. Теперь, в ярком солнечном свете утра, Уэйн не был уверен, что это происходило на самом деле. Кроме того, день прогревался: он больше не видел пара от своего дыхания.
— Очень правильно, что ты хочешь позвонить ей и сказать, что все в порядке. Думаю, когда мы доберемся до места, тебе захочется звонить ей каждый день! Это просто проявление заботы. А она, конечно, хочет знать, как ты поживаешь. Надо будет позвонить ей при первой возможности. Вряд ли я могу считать это услугой, которой я тебе обязан! Какой зверь не позволит ребенку позвонить своей матери? К сожалению, здесь нет подходящего места, чтобы остановиться и дать тебе позвонить, и никто из нас не прихватил с собой телефона, — сказал Мэнкс. Он повернул голову и снова посмотрел на Уэйна поверх спинки кресла. — Ведь ты же не подумал его прихватить, верно? — И он улыбнулся.
Знает, подумал Уэйн. Он почувствовал, как что-то сморщилось у него внутри, и мгновение был в опасной близости к слезам.
— Нет, — почти нормальным голосом сказал он. Ему приходилось бороться с собой, чтобы не смотреть на деревянный ящик возле своих ног.
Мэнкс снова уставился на дорогу.
— Ну и ладно. Все равно звонить ей еще слишком рано. Еще нет даже шести утра, а после вчерашнего нам лучше дать ей поспать! — Он вздохнул и добавил: — У твоей матери татуировок больше, чем у матроса.