Внезапно размышления Пожарского были прерваны стрельцами из ночного караула, которые ввалились в жарко протопленную избу, окутанные клубами морозного воздуха. Стрельцов было двое. Старший из них по возрасту и чину доложил Пожарскому о том, что к предместьям Зарайска подступило какое-то неведомое войско.
— Большой конный отряд и пешая рать подвалили к посаду по Каширской дороге, — сказал бородатый десятник с заиндевелыми усами и ресницами. — В темноте-то не разобрать, чьи стяги над полками реют.
— Барабанный бой не слыхать? — спросил Пожарский.
Обычно по барабанному бою можно было еще издали распознать, кто приближается: русские или поляки.
— Нет, не слыхать, — ответил десятник, — ни труб, ни барабанов.
В цитадели Зарайска труба заиграла тревогу. Стрельцы и пушкари бегом спешили по каменным ступеням на стены и башни, восьмигранные силуэты которых под островерхими кровлями грозно вздымались на фоне темного неба, усыпанного звездами.
На рассвете с высоты угловой Никольской башни князь Пожарский смог своими глазами разглядеть конные и пешие отряды, посреди ночи подошедшие к Зарайску. По знаменам и по одеяниям всадников Пожарский распознал рать воеводы Сунбулова, который, по всей видимости, не желая возвращаться в Москву с неутешительными вестями, решил напасть на Зарайск и наказать его жителей за непокорность Семибоярщине. Пожарский мигом оценил ситуацию и принял решение к действию. Увидев, что полки Сунбулова, размещенные на ночь по окрестным селам и слободам, только-только начинают собираться воедино, Пожарский вывел свое небольшое войско за стены кремля и стремительно напал на неприятеля. С ходу смяв и рассеяв конников Сунбулова возле сел Журавна и Струпна, воины Пожарского затем с первого же натиска обратили в бегство у Злыхинской слободы пеших ратников Сунбулова, отбив у них пушки и знамена. В результате скоротечного боя рать Сунбулова потеряла убитыми больше ста человек, а в плен сдалось четыреста стрельцов. В отряде Пожарского было всего трое убитых.
Собрав остатки своего воинства, воевода Сунбулов ушел в сторону Москвы.
Каково же было удивление Пожарского, когда он увидел среди пленных сунбуловцев Тимоху Салькова, прощенного Шуйским за его разбойные дела и ушедшего из Зарайска еще прошлым летом к Тушинскому вору.
— И ты здесь, бедовая головушка! — усмехнулся Пожарский, подойдя к Салькову. — Каким ветром тебя прибило к войску Сунбулова?
— Здравствуй, князь! — Сальков снял с головы шапку, несмотря на пронизывающий ветер. — Невезучий я человек, вот меня и швыряет злая судьба с места на место, как сухую солому. Я ведь не единожды покаялся, князь, что ушел от тебя летось к самозванцу в Калугу.
— А что так? — вновь усмехнулся Пожарский.
— Оказалось, что Тушинский вор вовсе не сын покойного Ивана Грозного, а просто кукла подсадная, — ежась от холода, проговорил Сальков. — Об этом в Калуге все открыто говорили. Мне довелось близко увидеть самозванца, он и на русского-то был не похож: смуглый, черноволосый, горбоносый, как басурманин. Никакими делами самозванец не занимался и в совете воевод не заседал. Все дела вершили князь Дмитрий Трубецкой, гетман Ян Сапега и атаман Иван Заруцкий. А когда самозванец был застрелен кем-то из его охраны, то труп его с отрубленной головой более месяца пролежал в нетопленой церкви, никто и не думал его хоронить.
— Кто же теперь верховодит воровским войском? — спросил Пожарский. — И что намерены делать дальше воровские воеводы?
— Разбрелось воровское войско кто куда, князь, — с тяжелым вздохом ответил Сальков. — Сапега со своими литовцами расположился близ Серпухова. По слухам, он сносится с Семибоярщиной, собирается воевать на их стороне. Атаман Заруцкий с донскими казаками ушел в Тулу, там зиму пережидает. Князь Трубецкой со своими людьми по-прежнему стоит в Калуге. Я со своей шайкой в Москву подался, повинился перед думскими боярами, так и оказался в войске воеводы Сунбулова. Москвичи за Семибоярщину сражаться не желают, дворяне тоже, стрельцы разбредаются из столицы по разным городам. Вот бояре и призывают под свои знамена кого придется…
— Много ли людишек уцелело в твоей шайке? — вновь спросил Пожарский, жестом указав Салькову, что он может надеть шапку.
— Не ведаю, князь. — Сальков пожал плечами. — Подо мной коня убило, вот я в плен и угодил. А все мои сорвиголовы разбежались. Возьми меня обратно к себе, князь. — Сальков поклонился Пожарскому. — Ты меня знаешь, наездник я отменный и ко всякому оружию привычный. Возьми, не пожалеешь!
— Так и быть, возьму. — Пожарский похлопал Салькова по плечу. — Но имей в виду, приятель, за пьянство и неповиновение в моем гарнизоне секут плетьми. Запрещено также драться, сквернословить и играть в кости. Уразумел?
— Конечно, князь, — обрадовался Сальков. — Надоело мне по кривым дорожкам ходить, черт-те кому служить! Пойду за тобой, князь-батюшка, по прямой дороге, уповая на твой честный помысел.
По примеру Тимохи Салькова, почти все пленные стрельцы из войска воеводы Сунбулова добровольно вступили в полк князя Пожарского. Все прочие пленники были отпущены Пожарским на все четыре стороны.
Смерть Тушинского вора внесла разброд и смятение в ряды тех, кто на протяжении трех лет ратовал за его воцарение в Москве. Мало кто верил, что Тушинский самозванец и есть чудом спасшийся от смерти царевич Дмитрий, но указы и обещания самозванца привлекали на его сторону всех недовольных действиями Василия Шуйского и свергнувшей его Семибоярщины. При воцарении Тушинского вора смерды и холопы могли бы получить послабления в налоговом гнете и прощение недоимок, а дворяне и казаки обрели бы дополнительные вольности и земельные пожалования. К тому же под знамена Тушинского вора стеклось много разбойного люда и беглых холопов, которым затянувшаяся Смута в государстве была только в радость. Под видом борьбы с врагами «царевича Дмитрия» лихая казацкая вольница и беглые холопы опустошали боярские усадьбы, грабили села и города. Тем же самым занимались польские гетманы, принявшие сторону Семибоярщины, делая вид, что они искореняют воровские банды, собравшиеся вокруг Лжедмитрия.
Теперь, когда «царевич Дмитрий» был мертв и вместе с ним умерла идея передачи ему царского трона, воровские бояре и атаманы стали промышлять сами за себя. Кто-то из них был намерен и в дальнейшем вести войну с Семибоярщиной на свой страх и риск. Кто-то выжидал, как повернутся события в ближайшем будущем. Кто-то решил податься в Москву, чтобы замириться с Семибоярщиной.
Среди последних оказались два вольных донских атамана, которые сражались с противниками «царевича Дмитрия» под Псковом. Их звали Андрей Просовецкий и Михаил Черкашенин. Оба возглавляли отряд казаков в девятьсот сабель. Прибыв в окрестности Москвы в разгар зимы, Просовецкий и Черкашенин договорились о встрече с патриархом Гермогеном в надежде услышать из его уст верное напутствие. Атаманы не знали, что Гермоген пребывает практически в заточении на подворье Кирилло-Белозерского монастыря, что за каждым его словом и шагом следят бояре-блюстители.