– Мы говорили с ним о сущих пустяках, матушка, – заметно смутившись, ответила Ольга. – И вообще, Глеб приходит не ко мне, а к Горяину.
– Приходит-то этот гридень, конечно, к Горяину, однако с помыслами о тебе, – проворчала Мирослава, присев на корточки возле печной топки. – Приятный младень, ничего не скажешь, но он боярского рода, и мы ему не ровня. Запомни это, дочь.
– Матушка, можно мне спросить тебя о… – Ольга запнулась, не смея продолжить.
– О чем? – не оборачиваясь, проговорила Мирослава.
– Правда ли, что отцом Горяши является боярин Самовлад?
Мирослава распрямилась и повернулась к дочери.
– Истинная правда, – с тяжелым вздохом ответила она.
– Выходит, Горяша ровня Глебу, – заметила Ольга.
– Глебу, а не тебе, глупая, – проворчала Мирослава.
После беседы с дочерью у Мирославы состоялся разговор с сыном, когда тот, позавтракав, удалился под навес в углу двора, где он мастерил стрелы для своего охотничьего лука.
Видимо, Горяин в душе был уже готов к этой непростой беседе с матерью, поскольку он сам пришел ей на помощь, видя, как нелегко Мирославе говорить ему о том, что так долго было тайной для него.
– Не переживай, матушка, – сказал Горяин, – тебя я не променяю на отца-боярина. И ехать в Дорогобуж я не собираюсь.
– Тебе все же придется поехать в Дорогобуж, сынок, – с печалью в голосе промолвила Мирослава. – Односельчане наши проходу мне не дают, ибо Тумарь-хитрец на свою сторону их перетянул обещанием простить им все недоимки, ежели они уговорят меня уступить боярину Самовладу. Самовлад, сказывают, плох совсем и желает перед смертью с тобой повидаться. Не могу я идти одна против всей общины, сынок. Коль простит боярин долги всей нашей деревне, то люди нам с тобой будут за это благодарны.
Горяин понимающе покивал головой, всем своим видом показывая, что он готов поехать в Дорогобуж по воле матери, но сам туда ни за что не поехал бы.
Если тиун Архип плел свою интригу, не выходя из дома сельского старосты, то оба его гридня все это время были предоставлены самим себе. Один из них, по имени Фома, свел знакомство со здешним скорняком, который сам был когда-то воином. С утра и по вечерам Фома наведывался на двор к скорняку, где стоял тяжелый запах свежесодранных коровьих и лошадиных шкур, дабы в компании со своим новым знакомцем осушить очередной жбан пива или медовухи.
Гридень Глеб ежедневно встречался с Горяином и его сестрой, помогая им по хозяйству или гуляя с ними по лесу. В эту осеннюю ягодную пору из Кузищина ежедневно отправлялись на промысел в лес и стар и млад.
Горяин видел, что у его сестры к Глебу не просто симпатия, но чувство более сильное, это читалось по ее глазам, по тому, как Ольга будто бы невзначай слегка прижимается к плечу Глеба, как она протягивает ему руки при каждой встрече, как ласково ерошит волосы на голове Глеба.
Однажды вечером Горяин застал Ольгу и Глеба целующимися. Влюбленные спрятались за баней, но Горяин отыскал их и здесь.
– Пострелица, тебя мать кличет, – сказал Горяин, обращаясь к сестре. – Уж извините, голубки, что потревожил вас.
– Мог бы сказать матушке, что не нашел меня, – надулась Ольга.
Глеб смущенно топтался в лопухах у нее за спиной.
– Ты же знаешь, Оля, что мою ложь матушка сразу распознает, – проговорил Горяин и направился было прочь, но задержался на месте. – Я жду тебя у ворот.
Частокол, окружавший подворье вдовы-охотницы, лишь упирался в баню с двух сторон, поэтому половина бани оказывалась как бы по ту сторону ограждения. В прежние времена Ольга, если была чем-то обижена на мать, убегала со двора и пряталась за баней среди зарослей крапивы и сорной травы. Это было ее любимое укромное место.
Простившись с Глебом, Ольга наконец пришла к ожидающему ее у ворот брату.
– Матушке об увиденном молчок! – строгим голосом предупредила Ольга брата, заглянув ему в глаза.
Горяин только молча улыбнулся с выражением снисходительного благородства на лице. С самых юных своих лет он был поверенным многих тайн своей младшей сестры.
Ольга условилась с Глебом, что завтра поутру они опять пойдут в лес за ягодами.
Глеб поднялся чуть свет. Умывшись и наскоро перекусив, он поспешил к избе вдовы-охотницы, кутаясь в свой красный военный плащ. Пройдя по переулку, в конце которого стоял дом сельского старосты, Глеб неожиданно столкнулся лицом к лицу с тремя крепкими местными парнями. Один из них, рыжий и веснушчатый, преградил Глебу путь, выйдя из-за ствола кудрявой березы. Двое других выскочили из-за забора, за которым находился чей-то огород.
– Гляди-ка, Кирюха, сынок боярский чуть глазки продрал от сна и уже на свидание полетел, как птица-гоголь! – с усмешкой проговорил самый долговязый из парней, обращаясь к рыжему. – Гляди, какой плащик на плечи-то накинул. Ну, прямо королевич!
– Ходит в одиночку по чужой деревне и никого не боится, – вставил рябой детина с выгоревшими на солнце длинными волосами. – На девок наших таращится, а сестре Горяина просто проходу не дает! Ну и удалец!
Рябой скривился в недоброй ухмылке.
– Послушай, удалец, – рыжеволосый Кирюха подступил вплотную к Глебу, – ты на чужой каравай рта не разевай, а то ведь можешь и без зубов остаться. В своем Дорогобуже девок себе высматривай, нечего к Ольге каждый день таскаться! Уразумел?
– Нет, не уразумел, – проговорил Глеб, высвобождая руки из-под складок плаща. Он уже понял, что потасовки не избежать.
– Тогда пеняй на себя, боярич, – процедил сквозь зубы конопатый Кирюха. – Врежь-ка ему, Матюха.
Долговязый Матюха хотел было двинуть кулачищем сбоку Глебу в челюсть, но тот ловко увернулся и, схватив рыжего за грудки, отшвырнул его в сторону. На Глеба навалился сзади рябой детина, обхватив его мощными руками, словно металлическими скобами.
– Держи его крепче, Митяй, – промолвил Кирюха, поднявшись с земли. – Сейчас я этому удальцу зубы пересчитаю!
Однако рыжеволосый Кирюха успел только замахнуться, но ударить не успел. Глеб первым нанес ему сильный удар сапогом в колено, затем он ударом головы расквасил нос Митяю, который тут же выпустил его из своих стальных объятий. Сбросив с себя плащ, Глеб набросился на долговязого Матюху. Он не бил его кулаками, но, уворачиваясь от его ударов, раз за разом ловил противника на захват и швырял наземь то через бедро, то через плечо. Матюха мигом вскакивал на ноги, свирепея от собственного бессилия, бросался на Глеба с кулаками и опять попадался на захват или подсечку. Наконец, промахнувшись в очередной раз, Матюха со всего маху налетел на высокий тын и осел, полуоглушенный, на сырую от росы траву.
Глеб вновь набросил на плечи свой красный плащ, перешагнул через корчившегося от боли рыжеволосого Кирюху и, насвистывая, зашагал дальше.