Не задерживаясь в великокняжеских хоромах, Владимир удалился в свой московский терем, расположенный напротив Успенского собора. Уже на другой день Владимир уехал в Серпухов.
Вскоре в Серпухове объявилась Альдона, вернувшаяся из Литвы.
Альдона рассказала Владимиру о страстях, кипящих вокруг литовского трона. У покойного Ольгерда осталось пятеро сыновей от первой жены и семеро сынов от второй супруги. К тому же здравствует Кейстут, брат Ольгерда. По старинному обычаю великое Литовское княжение должно переходить от старшего брата к младшему. Или же от отца к старшему сыну, при отсутствии у родителя родных братьев. Ольгерд поступил не по обычаю, назвав перед смертью своим преемником сына Ягайлу, рожденного ему второй женой Ульяной Александровной. Кейстут и сыновья Ольгерда от первого брака были возмущены таким решением. Мало того что Ягайло был очень молод, он не был первенцем Ульяны и Ольгерда. Их старшим сыном являлся Корибут, который яростно претендовал на литовский трон, как и Андрей, самый старший из детей Ольгерда от первой жены.
И все же Ягайло сел на отцовский трон, поддержанный своими родными братьями и литовской знатью. Сводные братья Ягайлы, разобидевшись, разъехались кто куда, не желая подчиняться Ягайле. Затаил обиду и старый Кейстут со своими сыновьями. В Литве назревала братоубийственная распря.
Едва разгорелось лето, как до Москвы дошел слух о том, что утвердившийся в Сарае Араб-Шах собирает большое войско для похода на Нижний Новгород. Новый золотоордынский властелин вознамерился отомстить русичам за нападение на Булгар. Весть эту принесли в Москву русские купцы, побывавшие в Сарае.
Нижегородский князь Дмитрий Константинович, соединив свои ратные силы с воинством московского князя, вступил на земли мордвы, собираясь встретить татарскую конницу на подступах к своим владениям. Русское войско было огромно, в него вошли помимо московлян и нижегородцев также полки из Ярославля, Владимира, Юрьева, Дмитрова, Мурома и других городов. Рыская по степи и изнывая от июльской жары, русские ратники жаждали скрестить мечи с татарами. Однако туменов Араб-Шаха нигде не было. Наконец дальние русские дозоры сообщили, что орда Араб-Шаха стоит станом на Волчьей реке, притоке Донца. И, похоже, ни в какой набег на Русь Араб-Шах не собирается.
Дмитрий Иванович с великокняжеским полком вернулся в Москву. Его тесть Дмитрий Константинович ушел в Нижний Новгород. Оставшиеся русские полки встали станом на Пьяне-реке, главенство над ними взял Иван Дмитриевич, средний сын нижегородского князя. Воеводы на всякий случай решили не распускать войска до начала осени.
Владимир со своей дружиной не участвовал в этом степном походе. Ему и коломенскому тысяцкому Тимофею Вельяминову было приказано московским князем сторожить окский рубеж, поскольку татары могли объявиться и здесь. Тимофей Вельяминов не утратил доверия великого князя, поскольку открыто осудил измену своих племянников Ивана и Полиевкта. Даже родной брат этих изменников Микула и тот по-прежнему состоял тысяцким во Владимире, на деле доказав свою преданность Дмитрию Ивановичу.
В середине августа в Серпухов и в Коломну пришла ужасная весть: русская рать наголову разбита ордой Араб-Шаха на реке Пьяне. В сече пали многие русские воеводы, погиб и князь Иван Дмитриевич, родной брат великой княгини Евдокии.
Следом за этим известием пришло другое, не менее горестное. С Пьяны-реки Араб-Шах устремился к Нижнему Новгороду, застав врасплох Дмитрия Константиновича. Татары взяли город без боя, предав его огню. Одних только церквей сгорело больше тридцати. Большинство нижегородцев успели сесть на суда и уйти кто в Городец, кто на другой берег Волги. Дмитрий Константинович с горсткой слуг и дружинников ускакал в Суздаль. Татары стояли в Нижнем Новгороде два дня, после чего рассыпались по окрестностям, разоряя села и монастыри.
Московский князь спешно двинул к Оке все свои полки, опасаясь, что распаленный такими успехами Араб-Шах ринется и на его земли. Однако этого не произошло, отягощенные добычей татары ушли к низовьям Волги.
Встретившись в Серпухове с Владимиром, Дмитрий мрачно заметил ему:
— Видишь, что творится, брат. Хоть и расколота Орда между Арапшей и Мамаем, но и сей ослабленный зверь еще вельми силен. Чувствую, немало еще прольется русской крови в сечах с татарами. Сторицей отплатил нам Арапша за наш удачный поход на Булгар.
— Однако ж, опустошив Нижний Новгород, двинуться на Москву Арапша не решился, — сказал на это Владимир. — Стало быть, понимает Арапша, что сей орех ему не по зубам!
Москву заметает январская метель. На дворе митрополичьих палат стоят оседланные кони в богатой сбруе, укрытые длинными роскошными попонами с золотой бахромой. Князь московский с ближними боярами приехал к владыке Алексею, узнав, что старец совсем плох.
В митрополичьей опочивальне висит сладковатый аромат ладана и терпкий запах засушенных целебных трав. Медные светильники, заправленные льняным маслом, горят ровным неярким светом. В углу на поставце установлена большая икона Богородицы в золоченом окладе, рядом висит на цепочке серебряная лампадка, мигающая крошечным огоньком. Массивные дубовые своды спального покоя возвышаются шатром над постелью умирающего митрополита. Небольшие заледенелые снаружи окна еле-еле пропускают бледный свет холодного зимнего солнца.
Дмитрий и владыка Алексей ведут беседу наедине. Седобородый горбоносый старец лежит под одеялом из беличьих шкурок, опираясь на высоко взбитые подушки. Князь сидит на стуле рядом с кроватью. На нем длинная багряная свитка с яркими галунами на груди.
Свита княжеская расположилась в соседнем помещении. Бояре в роскошных одеяниях, подбитых мехом, восседают рядком на скамье, храня печальное молчание. Тут же два монаха в серых грубых рясах, сидя за столом, изготовляют из льняных нитей фитили для свечей. Старый лекарь, худой и согбенный, раскладывает по глиняным горшочкам пучки засушенных трав, собираясь готовить лечебный отвар. Мальчуган-послушник копошится возле печи, подбрасывая поленья в огонь. Глинобитная печь, побеленная известью, сильно дымит. Отрок то и дело протирает глаза кулаком. То же самое делают погруженные в молчание бояре с каменными лицами.
Голос у владыки Алексея слабый и слегка надтреснутый, но в его бледно-голубых глазах еще светится ум и решимость не сдаваться недугу.
— Рад тебя видеть во здравии, сын мой, — сказал митрополит. — Ведаю, хлопот на тебя свалилось немало. Второй год на Руси неурожай. В Литве неспокойно. Ордынцы набегами беспокоят…
— Кабы токмо это, отец мой. — Дмитрий тяжело вздохнул. — Измена, как змея, проникла в близкое мое окружение. Вот что горше всего!
— Измена?.. — насторожился седовласый владыка. — Опять Вельяминовы? Кто из них?
Дмитрий помедлил, словно раздумывая, говорить или нет, затем нехотя произнес:
— Брат мой Владимир зло против меня замышляет.