– Этот старый купец сейчас признался мне, что потерял все свои богатства, но успел проглотить несколько золотых безделушек, – сказал Моисей нукерам, тщательно подбирая еще непривычные для него слова чужого языка. – Вы можете выпотрошить этого старикашку и взять золото себе.
Нукеры внимательно выслушали Моисея. Затем оба без малейших колебаний бросились к Пейсаху с обнаженными ножами в руках. Оба были жадны до золота и не брезговали ничем для того, чтобы его добыть.
Моисей испытал странное чувство мстительного удовлетворения при виде того, как его отцу сначала перерезали горло, а потом вспороли ему живот. Если бы у Моисея имелось при себе оружие, то он и сам, наверно, пустил бы его в ход, дабы насладиться предсмертными муками человека, которого он люто возненавидел с той поры, когда понял, что алчность ростовщика перевешивает в нем отцовские чувства.
В распоротых внутренностях Пейсаха и впрямь оказалось несколько золотых монет и золотой перстень с изумрудом.
Младшего сына рязанского князя отпевали в Успенском соборе при большом стечении народа, руководил этой печальной церемонией местный епископ Паисий.
Юрий Игоревич стоял чуть в стороне от гроба с сыном с поникшей головой, облаченный в траурные одежды. Рядом с ним стояла его мать, Агриппина Ростиславна, одетая во все черное. Старая княгиня, проплакав всю ночь, выглядела усталой и подавленной.
Супруга Юрия Игоревича не смогла выбраться из осажденного татарами Пронска, чтобы успеть на похороны своего младшего сына.
Когда гроб с телом Давыда Юрьевича опустили в могилу в княжеской усыпальнице в одном из приделов древнего каменного Спасо-Преображенского собора, в Рязань прибыл гонец от князя Кира Михайловича с известием о взятии татарами Пронска и Михайловска. Гонец сообщил, что Кир Михайлович с дружиной сумел ночью вырваться из окруженного мунгалами Михайловска и ушел через лес к Переяславцу. О том, что сталось с Глебом Михайловичем, оборонявшим Пронск от татар, гонец ничего не знал.
В этот же день в Рязани объявился боярич Оверьян Веринеич, ездивший во Владимир ко князю Георгию. От привезенных им вестей у Юрия Игоревича осунулось лицо.
Неожиданно повеяло теплым юго-западным ветром и в наступившей посреди декабря оттепели вдруг запахло весной.
С крыш домов полилась веселая капель; опьяневшие от тепла воробьи шумно галдели в кустах сирени, которая густо росла близ белокаменного одноглавого Успенского собора.
В соборе закончилась воскресная служба.
Прихожане, в основном это были женщины и дети, расходились по домам.
На площади перед храмом метался, звеня надетыми на шею веригами и размахивая руками, монах в рваных темных одеждах с гривой длинных спутанных волос. Его громкий демонический голос далеко разносился над площадью, полной людей, которые невольно замедляли шаг или вовсе останавливались, чтобы посмотреть на юродивого. Это был инок Парамон, которого повелением Юрия Игоревича два месяца назад спровадили прочь из Рязани. Однако неуемный монах-верижник вновь стал мелькать на рязанских улицах и возле церквей.
– За грехи наши наслал Господь на Русь племя неведомое! – возглашал Парамон, шаря полубезумными очами поверх голов обступивших его людей. – Всевышний вручил знамя народу дальнему и дал знак вождям его, живущим на краю земли. И народ сей легко и скоро поспевает всюду. Стрелы его заострены, все луки его натянуты; копыта коней его подобны кремню искрометному, а колеса его – как вихрь. Спасения от этого зла нет ни пешему, ни конному, ибо то есть кара Господня за грехи наши!..
Женщины, глядя на безумного монаха, торопливо крестились и испуганно подавались назад, когда верижник приближался к ним слишком близко. Маленьких детей матери старались поскорее увести прочь, опасаясь дурного глаза этого новоявленного пророка.
– И сказал мне Господь: пойди к князьям рязанским, ступай к рязанским боярам, – громогласно молвил Парамон, воздев руки кверху. – Повелел мне Господь пересказать всем власть имущим волю свою. И сказал Вседержитель так: слухом услышите – и не уразумеете, очами глядеть будете – не увидите. А между тем погибель ваша близко, ибо огрубело сердце у всякого имовитого и богатого и народ русский в грехах погряз…
Среди женщин раздались всхлипывания и причитания, некоторые из них даже упали на колени перед пророчествующим монахом.
А тот, еще сильнее вдохновляясь, молвил далее:
– Возгорится гнев Господа на грешный народ русский и правителей его, и прострет Всевышний руку свою на него и поразит его злым нашествием иноплеменников, так что содрогнутся леса и долы, и трупы будут как помет на улицах…
Неожиданно толпа прихожан расступилась, и перед верижником предстал боярин Твердислав в дорогой шубе и собольей шапке, его сопровождали несколько вооруженных гридней.
– Я вижу, Парамоша, предостереги князя нашего до разума твоего не доходят, – угрожающе произнес Твердислав. – Как смеешь ты, вонючее отродье, каркать здесь своим лживым языком! Я отучу тебя, вещун хренов, шляться по улицам и ввергать людей в тревогу. Взять его! – повелел Твердислав своим дружинникам.
Никто из толпы не осмелился вступиться за юродивого, поскольку всем был ведом крутой нрав боярина Твердислава.
Дружинники заломили монаху руки и поволокли его к дому Твердислава.
– Вам бы молиться за мужей, сыновей и братьев, коим предстоит биться с мунгалами, а вы вместо этого внимаете бесовским речам какого-то проходимца! – сказал Твердислав, окинув недовольным взором рязанских женщин – боярынь, купчих и простолюдинок.
Парамона привели на двор Твердиславова дома, сорвали с него одежды до пояса и привязали к столбу, поддерживающему навес возле конюшни. Затем два боярских челядинца принялись сечь монаха кнутами из воловьей кожи.
После каждых десяти ударов боярин Твердислав приближался к истязаемому и язвительно вопрошал:
– Так что там возвестил тебе Господь, а?.. А ну-ка поведай мне про кары Господни, Парамоша. Чего мне ждать от судьбы?..
Парамон выдержал сорок ударов, потом потерял сознание.
– Волоките этого дурня в сени, – приказал челядинцам Твердислав. – А когда наш святоша опамятуется, посадите его под замок. Цепи его отнесите в кузницу, пусть из них наконечники для копий выкуют. – Твердислав усмехнулся: – От паршивой овцы хоть шерсти клок.
В эти тревожные дни по воле Юрия Игоревича в войско набирали все мужское население Рязани. Ратников распределяли по сотням, а для каждой сотни выделялся участок городской стены для несения стражи днем и ночью.
В пешую городскую сотню, несшую стражу у Пронских ворот, зачислили мужа Фетиньи Ивора Бокшича, купеческого сына Аникея и Кутуша, брата половчанки Аннушки. Во главе этой сотни был поставлен купец Данила Олексич, который вооружил всех своих слуг и выдал на пропитание войску сорок берковцев жита.