Из длинных белых берцовых костей Людмилы шаман Судуй три дня изготовлял две священные дудки.
Пребрана вставала рано утром, тогда же старик Судуй начинал обрабатывать берцовые девичьи кости, пиля и полируя их. Пребрана поздно вечером ложилась спать, тогда же отходил ко сну и старый шаман, прекращая свой кропотливый труд.
Злопамятная Ухрцайх знаками объяснила Пребране, что, если хоть одна из костей ее подруги треснет при обработке, тогда Пребрану постигнет участь Людмилы.
Однако у Людмилы оказались прочные берцовые кости, из них получились прекрасные священные дудки, к нескрываемой радости Судуя. На исходе третьего дня Судуй вышел из юрты с готовыми дудками в руках, чтобы опробовать их звучание.
Над притихшим вечерним лесом, над застывшей Окой и укрытыми снегом лугами разнеслись заунывно-тягучие трели священных шаманских дудок, словно заупокойный гимн рыжеволосой русской девушке, принесенной в жертву древнему языческому обычаю монголов.
«Господь-Вседержитель, видишь ли ты, что творят нечестивые мунгалы? – думала Пребрана, лежа под шкурами в юрте шамана. – Коль не скрыты эти зверства мунгалов от очей Твоих, почто же тогда гнев Твой не покарает нехристей? Отец Небесный, испепели же громом и молниями рати Батыевы, уничтожь всю эту гнусную степную свору! Иначе кровь христианская будет литься как вода, а страдания русских людей превзойдут даже адские муки!»
В Коломне о падении Рязани под натиском татар узнали от монаха Парамона, который въехал в город на хромой соловой кобыле в первых числах января.
– И снизошел гнев Господень на землю нашу, братья! – возглашал Парамон, приехав на своей кобыле прямо на торговую площадь, полную народа. – Кривые мечи диких язычников не щадили никого в Рязани: ни старых, ни малых, ни мужей, ни жен… Снег в Рязани стал красным от обильно пролитой крови христиан. И трупы лежали на каждом шагу.
Люди, затаив дыхание, слушали страшную исповедь косматого схимника.
– От меня одного Господь отвел сабли и копья татарские, ибо волею Всевышнего ниспослано мне быть вестником грозного неизбежного рока! – продолжал вещать Парамон, вздымая руки к небу. – Схватили меня мунгалы и привели пред очи хана Батыги, слуги Сатанинского. При мне Батыга вкушал мертвечину, запивая ее свежей кровью младенцев. Глаза у Батыги желтые, как у рыси, зубы, длинные и кривые, торчат изо рта наружу, на пальцах у него когти, как у ястреба.
Слыша подобные страхи из уст бродячего монаха, люди осеняли себя крестным знамением, тревожно переговариваясь между собой. Женщины начинали потихоньку всхлипывать и охать. Мужчины стояли хмурые и подавленные.
Однако вещал Парамон недолго.
Вынырнувшие из толпы гридни здешнего князя Романа Ингваревича во главе с тиуном Ведомиром бесцеремонно стащили монаха с лошади и поволокли ко княжескому терему. Никто из столпившихся на рыночной площади мужиков и ремесленников не посмел вступиться за схимника, люди пребывали в унынии и страхе после всего услышанного. Дружинники хоть и уволокли Парамона прочь, но народ на площади не расходился по своим делам, тут и там горожане собирались небольшими кучками, обсуждая беду, свалившуюся на Рязанское княжество.
В княжеском тереме монаху Парамону устроили допрос братья Роман и Глеб Ингваревичи. При этом присутствовали их ближние бояре, а также воевода Еремей Глебович, присланный в Коломну суздальским князем с конным сторожевым полком.
Когда бродячему монаху пригрозили выколоть глаза, тот живо сбросил с себя личину Божьего вестника и сознался, что выпросил для себя у Батыя жизнь и свободу с условием передать волю татарского хана жителям Владимира.
– Батыга обещает не жечь Владимир, коль тамошние жители откроют ему ворота, – молвил Парамон, с опаской поглядывая в сторону Романа Ингваревича. – Татары в таком случае не станут никого убивать, а токмо заберут злато-серебро, меха, лошадей и самых красивых девушек. Князя Георгия Батыга готов взять под свою руку, ежели тот склонит голову перед ним.
– А коломенским жителям Батыга ничего переказать тебе не велел? – спросил у монаха Глеб Ингваревич. – Коль Батыга намерен идти на Владимир, то Коломну ему никак не миновать.
– Нет, княже, – Парамон отрицательно помотал косматой головой. – Про Коломну и здешних жителей Батыга ни словом не обмолвился. Я думаю, Батыга просто и слыхом не слыхивал про сей город.
– Что ж, скоро Батый услышит про Коломну и про живущих здесь русичей, – грозно промолвил Роман Ингваревич, сидящий на троне с подлокотниками. – Этого святошу накормите и в путь проводите. – Князь небрежным жестом указал на Парамона. – И дайте ему доброго коня, чтобы он побыстрее до Владимира добрался. Авось россказни этого инока про татар наконец сподвигнут князя Георгия принять меры к отражению Батыева нашествия.
При последних словах Роман Ингваревич бросил косой взгляд на владимирского воеводу Еремея Глебовича, который невольно заерзал на скамье под колючими взглядами старших дружинников братьев Ингваревичей. Воевода и сам понимал, что его конный полк слишком слабое подспорье для рати братьев Ингваревичей против несметной татарской орды.
– Я отправлю вместе с этим монахом своих гонцов, которые растормошат князя Георгия и вынудят его направить к Коломне все суздальское войско, – сказал Еремей Глебович. – Я еще месяц тому назад говорил князю Георгию, что надо собирать полки и выступать на подмогу Рязани. Так у князя Георгия в ту пору голова иными помыслами была забита. К нему посольство из Германии прибыло, невест на смотрины привезли для его брата и племянника… До татар ли было князю Георгию! – Воевода мрачно усмехнулся. – Ну, а теперь князю Георгию поневоле придется за меч браться, коль Батыга намерен к нему в гости пожаловать.
Едва проводили в дорогу монаха Парамона и двух гонцов из полка Еремея Глебовича, как гридни Романа Ингваревича доставили в княжеский терем еще одного путника. Он валился с ног от усталости, а его обветренное исхудавшее лицо заросло густой бородой.
Роман Ингваревич собирался поужинать вместе с женой и братом, когда челядинцы под руки ввели незнакомца в княжескую трапезную.
Узнав, что этот человек держит путь из самой Рязани, откуда он ушел накануне взятия города татарами, Роман Ингваревич пригласил его к столу и попросил рассказать, как оборонялись рязанцы от наседающих мунгалов.
– Рассказывай, друже, обо всем, что видел и знаешь, – нетерпеливо добавил Глеб Ингваревич, усадив незнакомца на стул рядом с собой.
Слуги поставили на стол перед нежданным гостем жирную мясную похлебку, блюда с пирогами, хлебом и салом, налили в чашу хмельного меда.
Путник поведал, уплетая мясной суп, что зовут его Яковом, родом он из Костромы, что всю свою жизнь торговлей промышляет. Затем купец рассказал о том, как рязанская рать, напавшая на татарские станы близ Черного леса, вызволила его из неволи, в которую он угодил, возвращаясь степным шляхом с караваном из Дербента.