Ребристые островерхие шлемы, повязанные белыми чалмами, густо теснились на всем пространстве узкой дороги, стиснутой по краям отвесными скалами. Грозно сверкал лес из поднятых сабель и копий. Горбоносые, черноглазые, с узкими бородками и черными изогнутыми бровями, блестевшие белками глаз и белизной зубов, лица сарацин рябили перед взором Василия. Свирепый клич «Аллах акбар!» резал ему ухо.
– Вот черти узкоглазые! – выкрикивал Василий, яростно орудуя мечом. – И откель их столько набежало! Так и лезут напролом!..
– Напросился, так и напляшись! – сердито ответил Василию сражающийся рядом Потаня.
В какой-то момент колонна крестоносцев замерла на месте, казалось, христиане вот-вот подадутся назад под мощным напором сельджуков. Василий и его соратники изнемогали под вражеским натиском, громоздя грудами трупы врагов, отсекая руки и головы.
Внезапно над завалом из камней взвилось знамя герцога Швабского. Немецкие крестоносцы отряд за отрядом начали вваливаться внутрь укрепления сарацин. Воины султана оказались между двух огней. Теперь сарацины сражались уже не за победу, но за собственную жизнь.
Перед Василием в гуще сельджуков мелькнуло знакомое юное лицо с тонкими усиками и большими миндалевидными очами, засверкал как будто виденный им ранее позолоченный шлем со звездой на острие шишака. Где он мог видеть этого молодого воина?
Воспоминание озарило Василия лишь в тот момент, когда он оказался лицом к лицу с обладателем золоченого шлема.
Абу-Малик!
Сын султана тоже узнал новгородца и невольно опустил саблю, видя, что и Василий не решается напасть на него. Глаза их встретились. Долгое мгновение эти двое глядели друг на друга, забыв про бушевавшую сечу вокруг них.
– Не зевай! – гаркнул над ухом Василия Фома, метнувший топор в Абу-Малика.
Сын султана свалился с раскроенным черепом.
В сердце Василия будто вогнали стальное жало! Из его горла вырвался отчаянный протестующий вопль. Василий рванулся к упавшему Абу-Малику, но напоролся на вражеские копья.
Битва закончилась почти полным истреблением сарацин. Оставшихся в живых воинов султана крестоносцы взяли в плен.
Никогда еще Василий не испытывал такого странного чувства, похожего на отвращение к самому себе. Друзья поздравляли его с победой, его славили приближенные Людовика и Фридриха Швабского, а у него перед глазами стоял мертвый сын султана с залитым кровью лицом.
Устав от восхвалений и обругав подвернувшегося под руку Фому, Василий ушел к горной дороге, заваленной мертвыми телами, и отыскал тело Абу-Малика. Василий стоял там в одиночестве, забыв про боль ран, и горячие слезы катились по его щекам, смывая кровь и пот.
Уже в сумерках Василия разыскал Потаня.
– Кто такие все мы? – обратился к побратиму Василий, размазывая слезы по лицу. – Куда мы идем?.. За что бьемся насмерть?..
– Есть вещи выше нашего понимания, Вася, выше жалости и сострадания, – тихим голосом молвил Потаня. – Чтобы ответить на твои вопросы, придется вспомнить муки Христа, тяжкую смерть первомучеников и кучу черепов христиан под Никеей.
– Я не хотел убивать Абу-Малика, – хрипло произнес Василий, – а Фомка, негодяй, порешил его топором. Зачем?.. За что?..
– Война ломает людей, друже, – сказал Потаня. – Кто-то черствеет сердцем, а кто-то словно заново рождается. Эти слезы очистят твою душу, Вася.
В начале февраля войско крестоносцев спустилось с гор в прибрежную область Памфилию и подошло к городу Атталии. Памфилией владели византийцы, которые еще при отце императора Мануила отбили эту стесненную горами приморскую равнину у сельджуков.
В Атталию прибыли послы царя Тороса, владеющего Армянской Киликией. Послы заявили Людовику, что царь Торос находится в мире с иконийским султаном, поэтому он не может пропустить через киликийские горные проходы войско крестоносцев, дабы не рассердить сельджуков.
– Твое войско, государь, навоевавшись в Азии, рано или поздно вернется в Европу, а нам здесь жить бок о бок с сельджуками, – сказали армянские послы Людовику.
– Но армянский царь – христианин, как и я! – возмутился Людовик. – Почему он отказывается от моей дружбы, предпочитая дружбу врага христиан?
– У армян в обычае дружить с соседями и родственниками, – ответили послы. – Волка поймет тот, кто побывает в волчьей шкуре.
Проводив послов, Людовик созвал военный совет, на котором поведал собравшимся военачальникам о решении царя Тороса.
Король говорил много и гневно:
– Глупость и предательство – вот два зла, с которыми я борюсь всю свою жизнь. Я веду войско из Европы за тысячи лье в эту забытую Богом страну, дабы вера Христова не угасла в Святой Земле, а здешние христиане, оказывается, не ждут меня и не нуждаются в моей дружбе.
Оказывается, черт возьми, здесь царит идиллия между христианами и мусульманами, которую нарушает мое войско, придя сюда. Мы семь дней шли по горам, потеряв много воинов и почти весь обоз. Теперь эти проклятые горы у нас за спиной. Перед нами море. Путь через Киликию для нас закрыт. Куда теперь податься несчастному крестоносному воинству? – Взор короля метнулся к аббату Бернару. – Ответь же, преподобный отец!
Аббат Бернар молчал, опустив голову.
Взгляд Людовика перескочил на Фридриха Швабского:
– Герцог, это благодаря твоим советам наше войско очутилось здесь. Что теперь ты нам посоветуешь?
Фридрих выступил вперед и слегка поклонился королю.
– Я думаю, государь, самый верный выход – это добраться до Антиохии по морю, – сказал он. – Корабли имеются у наместника Атталии.
– Представляю, сколько серебра запросят алчные ромеи за перевозку нашего войска, – проворчал Людовик.
Однако наместник Атталии, желая поскорее избавить город и всю округу от изголодавшихся крестоносцев, согласился переправить по морю войско Людовика без всякой платы.
Ромеями были собраны все пригодные для плавания корабли, военные и грузовые, были взяты суда у иноземных торговцев, зимовавших в Атталии. Собранный флот с трудом вместил в трюмы и на палубы войско Людовика вместе с лошадьми и вьючными животными. Места на кораблях не хватило лишь четырем тысячам бедняков, которые следовали за крестоносцами от самой Никомедии.
В один из ясных зимних дней греческие навархи вывели переполненные корабли из гавани в открытое море. Бирюзовая морская гладь покрылась множеством белых парусов, словно стая лебедей отправилась в путешествие вдоль скалистых киликийских берегов.
За кормой на пологом галечном берегу чернела большая толпа брошенных крестьян.
Стоя на палубе у борта, Василий взирал на отступающий берег, на город, постепенно скрывающийся за мысом, на людей, оставленных на произвол судьбы. И пусто было у него на душе.
Пребывание в Антиохии после всех перенесенных трудностей показалось крестоносцам земным раем.