– Тридцать два километра семьсот метров.
– Теперь погаси свет и слушай. Мы тут по карте смотрим – ты сейчас как раз подъезжаешь.
У меня екнуло в груди, хотя я знал, что до черного кружка, который дулом глядел на меня с карты, еще далеко.
– Куда?
– К посадочному модулю «Луны-17Б».
– Так ведь это я «Луна-17Б», – сказал я.
– Ну и что. Они тоже.
Кажется, он опять был пьян. Но я понимал, о чем он говорит. Это была экспедиция по доставке лунного грунта; на Луну тогда спустились двое космонавтов, Пасюк Драч и Зураб Парцвания. У них с собой была небольшая ракета, в которой они запустили на Землю пятьсот граммов грунта; после этого они прожили на лунной поверхности полторы минуты и застрелились.
– Внимание, Омон! – заговорил начальник полета. – Сейчас будь внимателен. Сбрось скорость и включи фары.
Я щелкнул тумблером и припал к черным линзам глазков. Из-за оптических искажений казалось, что чернота вокруг лунохода смыкается в свод и уходит вперед бесконечным туннелем. Я ясно различал только небольшой участок каменной поверхности, неровной и шероховатой, – это, видимо, был древний базальт; через каждые метр-полтора перпендикулярно линии моего движения над грунтом поднимались невысокие продолговатые выступы, очень напоминающие барханы в пустыне; странным было то, что они совершенно не ощущались при движении.
– Ну? – раздалось в трубке.
– Ничего не заметно, – сказал я.
– Выключи фары и вперед. Не спеши.
Я ехал еще минут сорок. А потом луноход на что-то наткнулся. Я взял трубку.
– Земля, прием. Тут что-то есть.
– Включить фары.
Прямо в центре поля моего зрения лежали две руки в черных кожаных перчатках; растопыренные пальцы правой накрывали рукоять совка, в котором еще оставалось немного песка, перемешанного с мелкими камнями, а в левой был сжат тускло поблескивающий «Макаров». Между руками виднелось что-то темное. Приглядевшись, я различил поднятый ворот офицерского ватника и торчащий над ним верх ушанки; плечо и часть головы лежащего были закрыты колесом лунохода.
– Ну, чего, Омон? – выдохнула мне в ухо трубка.
Я коротко описал то, что было перед моими глазами.
– А погоны, погоны какие?
– Не видно.
– Отъедь назад на полметра.
– Луноход назад не ездит, – сказал я. – Ножной тормоз.
– А-ах ты… Говорил ведь главному конструктору, – пробормотал начальник полета. – Как говорится, знал бы, где упаду, – сенца бы подбросил. Я вот думаю, кто это – Зура или Паша. Зура капитан был, а Паша – майор. Ладно, выключай фары, аккумуляторы посадишь.
– Есть, – сказал я, но перед тем как выполнить приказ, еще раз поглядел на неподвижную руку и войлочный верх ушанки. Некоторое время я не мог тронуться с места, но потом сжал зубы и всем весом надавил на педаль. Луноход дернулся вверх, а через секунду вниз.
– Вперед, – сказал сменивший начальника полета Халмурадов. – Выходишь из графика.
Я экономил энергию и проводил почти все время в полной темноте, исступленно вращая педали и включая свет только на несколько секунд, чтобы свериться с компасом, хоть это и не имело никакого смысла, потому что руль все равно не работал. Но так приказывала Земля. Сложно описать это ощущение: тьма, жаркое тесное пространство, капающий со лба пот, легкое покачивание – наверно, что-то похожее испытывает плод в материнской утробе.
Я осознавал, что я на Луне. Но огромное расстояние, которое отделяло меня от Земли, было для меня чистой абстракцией. Мне казалось, что люди, с которыми я говорю по телефону, находятся где-то рядом – не потому, что их голоса в трубке были хорошо слышны, а потому, что я не представлял, как связывающие нас служебные отношения и личные чувства – нечто совершенно нематериальное – могли растянуться на несколько сот тысяч километров. Но самым странным было то, что на это же немыслимое расстояние удлинились и воспоминания, связывающие меня с детством.
Когда я учился в школе, я обычно коротал лето в подмосковной деревне, стоявшей на обочине шоссе. Большую часть своего времени я проводил в седле велосипеда и за день иногда проезжал километров по тридцать-сорок. Велосипед был плохо отрегулирован: руль был слишком низким, и мне приходилось сильно сгибаться над ним – так, как в луноходе. И вот теперь, из-за того, наверно, что мое тело надолго приняло эту же позу, со мной стали случаться легкие галлюцинации. Я как-то забывался, засыпал наяву – в темноте это было особенно просто, – и мне чудилось, что я вижу под собой тень на уносящемся назад асфальте, вижу белый разделительный пунктир в центре шоссе и вдыхаю пахнущий бензиновым перегаром воздух. Мне начинало казаться, что я слышу рев проносящихся мимо грузовиков и шуршание шин об асфальт, и только очередной сеанс связи приводил меня в чувство. Но потом я снова выпадал из лунной реальности, переносился на подмосковное шоссе и понимал, как много для меня значили проведенные там часы.
Однажды на связь со мной вышел товарищ Кондратьев и начал декламировать стихи про Луну. Я не знал, как повежливей попросить его остановиться, но вдруг он стал читать стихотворение, которое с первых строк показалось мне фотографией моей души.
Мы с тобою так верили в связь бытия,
Но теперь я оглядываюсь, и удивительно –
До чего ты мне кажешься, юность моя,
По цветам не моей, ни черта не действительной.
Если вдуматься, это – сиянье Луны
Между мной и тобой, между мелью и тонущим,
Или вижу столбы и тебя со спины,
Как ты прямо к Луне на своем полугоночном.
Ты давно уж…
Я тихо всхлипнул, и товарищ Кондратьев сразу остановился.
– А дальше? – спросил я.
– Забыл, – сказал товарищ Кондратьев. – Прямо из головы вылетело.
Я не поверил ему, но знал, что спорить или просить бесполезно.
– А о чем ты сейчас думаешь? – спросил он.
– Да ни о чем, – сказал я.
– Так не бывает, – сказал он. – Обязательно ведь в голове крутится какая-нибудь мысль. Правда, расскажи.
– Да я детство часто вспоминаю, – неохотно сказал я. – Как на велосипеде катался. Очень похоже было. И до сих пор не пойму – ведь вроде ехал на велосипеде, еще руль был такой низкий, и вроде впереди светло было, и ветер свежий-свежий…
Я замолчал.
– Ну? Чего не поймешь-то?
– Я ведь к каналу вроде ехал… Так куда же я…
Товарищ Кондратьев пару минут молчал и тихо положил трубку.