– Да уж, почитай, здесь вся дворня была, да любопытные… – покивал головой Иван.
– Вот их сейчас и опрашивайте, – откашлявшись, Ртищев сплюнул в снег. – Да побыстрее.
– Андрей Петрович, – попросил Митька. – Может, убитого осмотреть, пока не схоронили?
Ртищев пожал плечами:
– Что ж, осмотри, попробуй. Если Куракины тебя на свой двор пустят.
– Так я ж царским словом! – раззадорился юноша.
– В чинах ты небольших, вот что! – Думный дворянин махнул рукой. – Впрочем, иди. Может, чего и выгорит. А с князем я сам поговорю.
Над головами хмурилось серое небо, падал мокрый снег, и поросшие густыми кустами берега Черторыя выглядели убого и пусто. Овраги, запавшие снегом ямы, пустоши. Уныло все, грустно. Даже не верилось, что это – Москва, что совсем рядом людная Остоженка, Белый город…
– Кто первым мертвяка заметил? – Отойдя в сторону, Иван поманил пальцем любопытных мальчишек, маячивших невдалеке стайкой нахохлившихся воробьев.
Ребята опасливо попятились.
– Да не бойтесь вы! Мы – с Разбойного приказу.
– Того и боимся. А ну, как пытать зачнете? – Один из пацанов, побойчее, сделал пару шагов вперед, – видать, любопытство все же пересилило страх.
– Не зачнем, – как можно шире улыбнулся Иван. – Поговорим просто.
– Ладно, – парень махнул рукой. – Только здесь говорить будем. И – один на один.
– Хорошо, хорошо, – Иван уже шагал навстречу мальчишке.
– А этот, здоровый, чего за тобою тащится? – внезапно остановился тот.
Юноша обернулся:
– Прохор, обожди чуть.
Они подошли к старой ветле – Иван и малолетний свидетель в рыжей лисьей шапчонке и армячке, подпоясанном простецкой веревкой. На ногах – лапти с онучами, руки в вязаных рукавицах. Лицо смешливое, круглое, серо-голубые глаза, взгляд дерзкий.
– Ну? – Иван привалился спиною к ветле. – Рассказывай, чего видел.
– Дак это… мертвяка и видел. – Мальчишка передернул плечами. – Я и вот дружок мой, Колька. Только он ничего говорить не будет – боится.
– А тебя-то как кличут?
– Антип.
– Вот что, Антип. Давай по порядку: когда ты мертвяка увидал, утром или, может быть, ночью…
Антип неожиданно засмеялся:
– Знамо дело, утром. Что я, дурак, ночью по Чертолью шататься? Шли мы, стало быть, с Колькой, к корчме – там завсегда еды запромыслить можно: кому лошадь почистить, кому сани протереть, кому еще что, короче – работы хватает. Вот, третьего дня…
– Анти-ипе! Не отвлекайся.
– Ах да… Ну, шли мы, шли… Как раз вот по этой тропинке. За стеной, за башнями, аккурат солнце вставало…
– Постой. Какое солнце? – перебил Иван. – Сегодня ж пасмурно. Эвон какие тучи!
– Нет, с утра как раз солнышко было, – шмыгнув носом, возразил мальчишка. – Я еще подумал: эко, и денек славный будет. Так нет, глянь-поглянь – и натянуло. Тако и совсем нехорошо стало. Вот, бывало ране…
– Не отвлекайся! – снова повторил Иван. – Значит, шли вы с этим Колькой в корчму… А где корчма-то?
– Да рядом, на Остоженке. Шли, вдруг видим – собаки. Целым скопищем! Воют! Ну, мы туда – посмотреть, чего они. Там пес есть один, Трезор, он у них за главного, лохматый такой, здоровущий, он нас не трогает, а мы ему, бывает, тоже еды подбросим. Вот я Кольке, дружку-то, и говорю – пойдем, говорю, глянем, чего там псинищи крутятся, а Колька говорит – нет, боюсь, вчерась, к ночи ближе, грит, на Черторые ошкуя видел!
– Кого-кого?
– Ошкуя. Да врет, конечно, – тут и бурых-то медведей нет, не то что белых… Ну и вот, подошли мы с ним ближе – глянь – а вот он, мертвяк-то! Кафтан богатый, рубаха шелковая – вся в кровище. Расхристан, прости Господи, мертвяк-то, так, что аж кишки видать. Собаки-то их, видать, и рвали… Колька аж сомлел, когда увидал, бежать бросился, да все про ошкуя своего толковал – он, дескать, и растерзал мертвяка этого. Ни за что, говорит, боле на Черторый не пойду. И посейчас еще трясется. Ошкуй, говорит, кругом рыщет – смех один, да и только!
– Ошкуй? – Иван усмехнулся – чего только со страху не привидится. Однако, похоже, парнишка рассказал все, что видал. Или – не все?
– А ты, Антип, кроме собак никого у ручья не заметил? Ну, может, бежал кто или за кустом прятался?
– Не-а, – засмеялся мальчишка. – Не бежал и не прятался. Говорю же – одни псинищи были. Уж Трезор, коли б кого чужого почуял, осерчал бы, излаялся.
– На вот тебе, – Иван протянул парнишке малюсенькую медную монетку – «мортку». – Хорошо б еще с дружком твоим поговорить.
– Не, – Антип замотал головой. – Говорю ж, не станет он разговаривать – боится чужих.
– Неужто и за пуло бояться не перестанет? – Юноша повертел в руках монету, куда большую, нежели «мортка».
Антип неожиданно обиделся – ничего себе, его за какую-то «мортку» разговорили, а Кольку – за «пуло»?! За «пуло» десяток пирогов можно купить! Да не с капустою – с мясом! И за что же Кольке такие деньжищи?
– Не Кольке, обоим вам, – пряча ухмылку, пояснил Иван. – Ну, конечно, если ты дружка своего приведешь, я-то уж не собираюсь за ним бегать.
– Приведу, милостивец! – бросив шапку в снег, воскликнул мальчишка. – Посейчас вот и приведу… Только ты… это… не обманешь?
– Вот те крест! – Иван размашисто перекрестился на маковку ближайшей, угадывавшейся посреди серой мглы церкви.
Пока Антип бегал за своим боязливым дружком, юноша посмотрел по сторонам, заметив в отдалении высокую фигуру Прохора, деловито направляющегося к череде покосившихся изб. Ни Ртищева, ни Митьки видно не было – поехали на Скородом, в усадьбу Куракиных. Наверное, уж выяснят, какого лешего делал на Черторые юный княжеский отпрыск.
– Вот он, милостивец, Колька-то, – вернувшийся Антип подвел к Ивану тщедушного паренька с длинными, выбивающимися из-под войлочной шапки волосами, в нагольном полушубке, в лаптях и онучах. Худым, вытянутым книзу лицом с карими большими глазами парнишка сильно напоминал какого-нибудь святого, изображенного в древней византийской традиции.
– Ага, – Иван весело потер руки. – Ну что, поговорим?
Колька вдруг бросился было бежать, да и убег бы, коли б не вцепившийся в его полушубок Антип:
– Куды, пес худой? «Пуло», думаешь, просто заработать? А ну, говори, про что спрашивать будут… – Паренек обернулся к Ивану. – Ты спрашивай, господине, он все скажет. А не скажет… так я ему так дам! Юшка с носу брызнет, не хуже как с того мертвяка! – Антип цинично усмехнулся и на всякий случай дал приятелю хорошего тумака.
Колька вздохнул и, вытерев кулаком набежавшую слезу, мотнул головой:
– Чего говорить-то?