– Ну, что задумался? – Князь хлопнул юношу по плечу. – Идем! Сейчас помолимся да поедем поле выбирать. Раз уж ты с Земского двора – поработай, хоть тут и не Москва!
– Что еще за поле? – не понял Иван.
– Обычное. – Михайла смешно шмыгнул носом. – То есть не совсем обычное… Короче – для встречи.
– Ах, вон оно что, – кивнул юноша. – Конечно, поедем посмотрим.
Ясно было, почему князь позвал с собой его, Ивана, московского дворянина из Земского двора, с сыскной его части. Ежели что не так – так отвечать будут вместе.
Подозрения юноши подтвердились, когда в обширной людской горнице постоялого двора князь Михаил подошел к невысокому темнобородому мужичку в дорогущей парчовой шубе, которую, наверное, запросто можно было бы обменять на московские хоромы Ивана. Пожалуй, даже на пару таких хором.
– Семен Шапкин, царев постельничий, – обернувшись, шепотом пояснил князь. – Его бы тоже на поле позвать… – Подойдя ближе, Михаил с ходу уселся на лавку, насколько возможно блюдя родовую честь перед худородным выскочкой Шапкиным. – Здоров, Семен.
– И тебе здравствовать, княже!
– Это приказной с Земского двора, – Михайла кивнул на почтительно вставшего рядом Ивана.
Шапкин обвел его безразличным взглядом:
– Кажись, и впрямь я его в приказных палатах видел.
– Хотим позвать тебя поле смотреть для встречи.
– С удовольствием! – Постельничий улыбнулся так широко, что показалось, зубов у него во рту гораздо больше, чем нужно. Однако тут же сник, заканючил: – С удовольствием бы… Да вот с утра занемог, почти совсем ходить не могу…
– Так мы верхом!
– Лежать токмо… Так и лекарь наказывал. Так что ты, князюшка, уж не обессудь, иди сам… А я уж государю обскажу, как было, – тебе и честь.
– Чтоб ты сдох, лиса хитрущая! – выйдя на крыльцо, сплюнул князь и, обернувшись к Ивану, махнул рукой. – Ну, да черт с ним, едем.
Вроде бы нехитрое дело – выбор места, подходящего для встречи царя с матерью, – неожиданно затянулось почти до самого вечера, ведь поле должно было удовлетворять целому сонмищу условий. Во-первых, быть ровным и без ям, чтобы высокие персоны, не дай Бог, не споткнулись. Во-вторых, быть не очень большим, но и не маленьким, чтобы и было просторно, и не казалось пусто. В-третьих, по краям его должно оставаться достаточно места для ликующего народа, – народ, кстати, тоже еще нужно было заранее собрать и растолковать, что к чему. В-четвертых, были потребны кусты – для охраны, чтобы не особо бросалась в глаза. В-пятых, кусты не должны были быть густыми, чтобы в них не смогли затаиться возможные тати и чтобы народу было все хорошо видно и слышно.
В общем, выбрали лишь к вечеру, с утра порешив отправить мужиков скосить траву, чтобы все было благолепно. А завтра, вот уже завтра, должен был приехать царь. Его-то все и ждали.
Небо было бездонным и чудесно-синим, редкие палевые облака, медленно проплывая в вышине, отбрасывали на луга смешные темные тени, весело пели птицы, а клонившееся уже к закату оранжевое смешное солнце светило так ярко, с такой жизнеутверждающей лучезарностью, что на душе каждого из собравшихся на поле людей тут же становилось радостно и спокойно. Согнанный с утра народ – крестьяне, податные люди, артельные, – негромко переговариваясь, толпились на краю поля, терпеливо дожидаясь царя. Большей же частью поле окружали люди отнюдь не простые – стрельцы, рейтары, дьяки, – к вечеру их должно было собраться еще больше, ведь царь, естественно, явится на встречу с матушкой не один, а в сопровождении подобающей свиты. Затейливо украшенный возок – целая карета – матушки Марфы уже стоял невдалеке на холме, окруженный оружными людьми князя Скопина-Шуйского. Там же, около возка, в накинутой на плечи дорогой парчовой шубе ошивался и постельничий Семен Шапкин, сопровождавший царскую матушку с самого Белоозера. Круглое лицо его истекало потом, черная борода смешно топорщилась, время от времени постельничий прикладывал ладонь к глазам, пристально поглядывая в сторону Москвы, – не появились ли? Не вьется ли над дорогою пыль? Потом разочарованно вздыхал, зевал и шел к возку поговорить с инокиней, а уж о чем они там разговаривали – Бог весть…
– Едут! Едут! – вдруг пронеслось в толпе.
Князь Михайла, дав шенкеля коню, поскакал навстречу клубящейся над дорогой пыли, поднятой сотнями копыт. Иван прищурился – он стоял на небольшом возвышении в тени березовой рощицы, рядом со стрелецким сотником и группой вооруженных бердышами стрельцов. Было хорошо видно, как туча желтоватой пыли, быстро приближаясь, становилась прозрачнее, так что уже можно было увидеть сияние начищенным песком кирас и гусиные перья на дугах польских гусар, сопровождавших Дмитрия. Молодой царь, увы, пока не очень-то верил боярам и русскому войску, предпочитая держать возле себя наемников – поляков и немцев – либо, на худой конец, уже не раз доказавших свою преданность казаков. Придержав коня – белого иноходца, царь с улыбкой приветствовал князя Михайлу, и вся кавалькада продолжила путь, сворачивая через скошенный луг к полю. Когда выехали на стерню, завеса пыли, наконец, спала, и оранжевые сполохи вечернего солнца, отражаясь, блеснули в кирасах и шлемах, желто-красным пламенем загорелись на остриях копий, протекли сверкающей лавой по парчовым одеяньям бояр.
– Слава царю Дмитрию! – радостно закричал сотник, и собравшаяся толпа подхватила крик слаженным многоголосым хором:
– Слава царю!
– Слава!
– Царю Дмитрию многая лета-а-а!
Кричали хорошо, складно – недаром все утро репетировали под надзором молодого князя, – впрочем, кричали, кажется, от души, слишком уж много русских людей связывали с молодым царем свои надежды и чаянья. И, надо сказать, Дмитрий пока их не обманывал – жизнь прямо на глазах становилась лучше, и, казалось, ушли далеко в прошлое голод, нужда и отчаяние.
– Слава царю Дмитрию! Слава!
Охваченная любопытством толпа подалась было вперед, тут же сдержанная зоркими стрельцами.
– Осади назад!
– А ну, осади, кому сказано!
– Возок! Возок! – вдруг закричали с краю, и все собравшиеся дружно повернули шеи, увидев, как с холма медленно спускается золоченая карета, запряженная тройкой гнедых.
– Слава матушке государыне, слава!
Дмитрий, спешившись, протянул поводья коня князю Михайле и, стараясь ступать неторопливо и плавно, как положено государю, пошел навстречу… гм… матушке. Крики и славословия быстро затихли, народ застыл в немом ожидании.
С помощью стольника Шапкина выбравшись из кареты, Марфа Нагая, худенькая сгорбленная старушка, впрочем, довольно живенькая для своих лет, поправила одежку и, распахнув объятия, шагнула к царю:
– Сыне мой, Дмитрий!
– Матушка…
Оба обнялись со слезами, озаренные желто-красным сияньем закатного солнца. Толпа рыдала…
Иван и сам вдруг почувствовал, как им овладевает экстаз: хотелось кричать, радоваться и плакать. Странно, но еще совсем недавно он ничего такого не чувствовал… Получается, что – заразился от толпы? Может быть…