– Бегу, бегу, повелитель…
В зелено-желтых лучах солнца сверкнул эфес сабли… странный эфес – длинный, с рукоятью, отделанной яшмой. Да и сабля в черных ножнах тоже была странная, и ножны… Черт возьми, да это же…
Баурджин вздрогнул.
…шин-гунто – или «новый военный меч» типа 94 – промышленно изготовляемый самурайский меч, носившийся офицерами японской императорской армии! Нагляделся Дубов в тридцать девятом на подобные мечи – уж никак не мог ошибиться.
Откуда такой у Кара-Мергена? И кажется, у кого-то из воинов Темучина Баурджин как-то тоже видел такой. Откуда?
А оттуда же, откуда появились части японского самолета у Алтан Зэва – нынешнего вассала Боорчу – из урочища Оргон-Чуулсу!
Да, и Гамильдэ-Ичен ведь именно там нашел когда-то пропеллер! Если имеется пропеллер, почему бы и не быть мечу? Там много чего есть, в урочище. Если прийти туда в сентябре-октябре – «в месяц седых трав», как написано в древних рукописях, то можно…
Впрочем, Баурджин ходил, и не раз. Особенно когда еще не родились дети. И без всякого эффекта. Ничего не нашел, никуда не проник, не то что в будущее, но даже и в развалившийся храм. А теперь и пытаться перестал – настолько врос в здешнюю жизнь: любимая жена, дети, друзья, приобретенное положение в обществе. Забывать уже начал прежнюю жизнь, которая лишь иногда прорывалась вдруг ностальгическими воспоминаниями… все реже.
– Гамильдэ! – перебил думы нойона Сухэ. – Надо бы его предупредить, а то еще встретится невзначай с Барсэлуком.
– Предупредим, – выйдя на поляну, Баурджин немного постоял, прислушиваясь, и, убедившись, что все в порядке, с осторожностью направился вниз, к реке.
Подслушанный разговор, в общем-то, не дал никакой ценной информации, ради которой разведчики Темучина и явились в эти забытые всеми богами места. Ну, разве что несколько пролил свет на поведение Игдоржа Собаки. Что же касается племен, то отношение к ним Джамухи и так было ясно с самого начала. Ну, конечно же – люди должны жить в постоянном страхе и надеяться только на верховного хана. Использует разбойников – ловко. И наверняка иногда громит какую-нибудь особо надоевшую кочевникам шайку, показательно казнив ее главарей. Так что рыжей Оэлун – Царе Леандер – недолго осталось рыскать по сопкам. Вообще-то, жаль – несчастная она баба – ни мужика стоящего рядом, ни дома, ни семьи, ни покоя…
Спустившись к реке, Баурджин и Сухэ тут же спрятались за камнями, услыхав стук копыт. Прятались, впрочем, напрасно – это, не оглядываясь, скакал Барсэлук, нагоняя своего черного хозяина. Ну, конечно – зачем оглядываться, когда впереди маячат приличные деньги?
Незачем!
Дождавшись, когда стук копыт затихнет вдали за сопкой, путники быстро пошли по тропе, идущей по каменистому берегу. В ослепительно лазурном небе сияло такое же ослепительное солнце, как почти всегда – триста дней в году.
– Смотри, смотри, нойон! – показывая пальцем, вдруг закричал Сухэ. – Золотое плесо!
Баурджин повернул голову. Желтый песок, солнце, отражающееся в излучине реки расплавленным золотом, играющая в воде рыба… И голый Гамильдэ-Ичен за большим камнем.
Переглянувшись, Баурджин и Сухэ быстро пошли к нему.
– Долго же тебя приходится ждать, Гамильдэ!
– Ой! – Юноша обернулся. Мокрый и довольный, он сейчас как раз накинул на плечи дээл. Увидав своих, смущенно улыбнулся: – Жарко стало, думаю, дай ополоснусь.
– Смелый человек, – укоризненно покачал головой нойон. – Точнее – безответственный! А если б тебя заметили язычники?
– Да я осторожно… Специально за камнями спрятался. Кстати, взгляните-ка! – Гамильдэ-Ичен хвастливо кивнул на песок.
– Ого! – Сухэ тут же нагнулся и взял в руки забавный музыкальный инструмент, состоявший из выдолбленной тыквы и длинного деревянного грифа со струнами. – Хур!
– Еще и бубен! – довольно засмеялся юноша. – И кинжал при мне остался – все так отдали. Посмеялись, правда, когда я рассказывал о потерянном коне. Угостили кумысом, арькой… Я им стихи читал! Очень понравились!
– Да неужели?! – не сдержавшись, хохотнул Баурджин.
– Не понравились бы – не подарили бы хур. И бубен!
Нойон примирительно махнул рукой:
– Ладно, ладно, не хмурься. Собирайся, пошли.
– А куда?
– Кабы знать! – приложив ладонь ко лбу, Баурджин посмотрел на плесо. – Пока вдоль реки, а там видно будет. Это ведь Аргунь, кажется?
– Да, она самая.
– То, что нам и нужно. Главное, не проскочить гэры Джамухи, а то к Амуру выйдем. Эх… На высоких берегах Амура часовые родины стоят! Хорошая была песня…
– Что-то я такой не слыхал? – вскинул глаза Гамильдэ-Ичен.
– Молодой ишшо! – расхохотался нойон. – Ну все, двигаем! Да поможет нам Христородица.
– Да поможет нам Христородица! – хором повторили парни.
В первом кочевье, куда они вскоре пришли, гостей встретили настороженно. Ладно явились бы, как все люди – верхом, тогда, конечно – гость в дом – радость в дом. Но вот пешеходы… Пешеходы казались крайне подозрительными!
Даже первый встречный – косоглазый, сопленосый и грязный пастушонок – и тот посматривал с недоверием, а в ответ на приветствие невежливо спросил:
– Кто такие?
– Артисты мы, – вышел вперед Баурджин. – Беги скорей, скажи всем, кто к вам пожаловал! Дуучи, хогжимчи, улигерчи и вот… – он кивнул на пристроенный на плече хур, – хурчи!
– Вай, хогжимчи!!! – С пастушонка в момент слетела вся спесь. – Чего ж вы пешком-то?
– Какие-то подлые собаки ночью похитили наших коней.
– Вай, нехорошо… Я поскачу, скажу всем! – подозвав пасшегося рядом конька, мальчишка ловко прыгнул в седло и, поднимая пыль, понесся к белевшим за нагромождениями камней гэрам.
– Хогжинчи-и-и! – на всем скаку орал он. – Хогжимчи к нам приехали! Музыканты! Хэй-гей, люди-и-и-и!
Первое выступление чем-то напомнило Дубову детский утренник или концерт художественной самодеятельности в каком-нибудь подшефном колхозе. Накормив и напоив гостей, радостные, словно дети, кочевники собрались на вытоптанной площадке у главного гэра. Вечерело, за сопками опускалось оранжевое солнце, быстро темнело. Чтобы было лучше видно заезжих артистов, кочевники зажгли факелы, укрепив их по краям площадки на длинных шестах. Выйдя на середину площадки, Баурджин поклонился на четыре стороны и, откашлявшись, произнес:
– Здравствуйте, товарищи араты! Разрешите мне от имени моих соратников, известных даже в самых дальних степях музыкантов, открыть этот небольшой, но, смею надеяться, прекрасный концерт, который, несомненно, не оставит вас равнодушными слушателями.
Закончив реплику, Баурджин еще раз поклонился.
– Вай, вай! – подбодрили зрители. – Давай начинай, хогжимчи-гуай!