– И как вам только не стыдно такие слова говорить, товарищ Карл Маркс?! – возмутился из-за трибуны Киреев. – А еще вождь мирового пролетариата!
– Это я – вождь мирового пролетариата, а не он! – закартавил с соседнего портрета Ленин.
– А ты вообще молчи, – нагло махнул на него замполит. – А то до юбилея не довисишь, выкинем, и товарища Хрущева на твое место повесим!
– Так есть же уже товарищ Хрущев! – Маркс кивнул на висевший рядом портрет Первого секретаря партии. – Не много ли – два?
– Товарища Хрущева много не бывает! – пафосно заметил Хрущев. – А кому не нравится, может убираться в свою Германию!
– Ой, убегает, убегает! – вдруг завопил Карл Маркс. – Лови его, Дубов, лови, уйдет ведь!
– От меня не уйдет, – запрыгнув на сцену, заверил Дубов и, вытянув руку, тот час же ухватил замполита за шкирку. – Ну что? Попался, который кусался? Так кого ты тут выгнать пообещал, гнида тыловая?
– Я же пошутил, пошутил. – Киреев расплакался. – Что уж, и пошутить нельзя? К самодеятельности, между прочим, готовимся – шутки и песни разучиваем!
– Я тебе покажу шутки!
– Ой, не бейте, не бейте! А хотите – песню спою?
– Песню? – Дубов зачесал затылок.
– Да пусть его споет! – оживились портреты. – Послушаем с удовольствием.
– Ладно. – Дубов уселся на сцену и зловеще взглянул на дрожащего замполита. – Ну, пой! Только смотри у меня, ежели не понравится…
– А что вы любите, товарищ полковник?
– Я? Джаз люблю! Давай пой Армстронга: Гоу Даун! Моузис… та-та та-та та!
– Я не умею Армстронга.
– А что ты вообще умеешь?
– «Беснуйтесь, тираны» могу, «Интернационал», «Варшавянку»…
– «Варшавянку» жене своей в постели пой!
– Ну, еще шансон французский…
– О! Шансон пой!
Неведомо откуда замполит достал аккордеон и запел, запел неожиданно приятным хрипловатым голосом знаменитую песню про далекий и прекрасный Париж из репертуара… то ли Ива Монтана, то ли Жака Бреля, то ли Жильбера Беко. А может быть, и Шарля Азнавура. Нет, все-таки это был Ив Монтан. Кажется…
– На-на-на-на… – прилипчивая французская мелодия и томная трель аккордеона так и остались в мозгу. А кругом еще пели птицы! Да-да, вон, сидели на деревьях! И как приятно припекало солнышко – просто прелесть, спал бы и спал. Хорошо бы, только сны какие-нибудь другие снились, что-нибудь посимпатичнее, чем партсобрание с участием портретов вождей.
Господи!
Баурджин огляделся. Да где он есть-то? Где юрта из золотой парчи, девушка… Кералан-Дара? Неужели – привиделось все, приснилось? Да ну… Не может быть. Вот говорящие портреты и замполит – те да, приснились. А остальное…
Да, Кералан же ему амулет подарила… Такой же, что уже был…
Юноша дернул ворот дээла. Амулет-то – один! А где же второй? Неужели и правда сон? Да нет, не может быть – уж слишком все реально. Так и замполит – реально. С голосом Ива Монтана.
– На на-на-на на-на-на на-на на на…
Тряхнув головой, Баурджин еще раз внимательно посмотрел по сторонам: никакого леса тут и в помине не было! А что было? А были сиреневые сопки, камни, скалы… так-так-так… А что это вон там, за той красной скалой? Уж не дорога ли, часом? Тогда что он, Баурджин, тут торчит, как три тополя?
Там же, в долине, его друзья ждут!
Качнув головой, юноша решительно зашагал к скале. Шагал, насвистывая Ива Монтана. А в мысли его настойчиво лезла давешняя златовласка – красавица из древнего племени Дара. Так была она или не была? А черт его знает.
Несмотря на общепринятую полигамию, женщины играли важную роль в социальной жизни монголов.
Л. де Хартог. Чингисхан: завоеватель мира
Жаркая волна радости охватила Баурджина, едва он спустился с гор. Там, в долине, вот уже совсем рядом, он увидел своих. Это были они – юноша узнал здоровяков Кооршака с Юмалом и рядом с ними щуплую фигурку Гамильдэ-Ичена. Здоровяки с уханьем ломали хворост для костра, а Гамильдэ-Ичен большой деревянной ложкой помешивал булькающее в котле варево.
– Эй, парни! – еще издалека закричал Баурджин. – Кого запромыслили?
– Кто там орет так громко? – оглянулся Юмал. Раненая рука его по-прежнему была замотана тряпкой. – Что там за бродяга, что за безлошадник? Может быть, это разбойник? Не стоит ли нам прогнать его, братец Кооршак?
– Мне кажется, это вовсе не бродяга. – Гамильдэ-Ичен пристально всмотрелся в идущего, и вдруг радостная улыбка озарила его смуглое лицо. – Это же… Это же… Не верю своим глазам! Неужели Христородица услыхала наши молитвы?! Господи… Это же возвращается наш десятник Баурджин-нойон! Ну, наконец-то дождались. А эти дурачки, Гаарча с Хуридэном, не верили!
– Да, похоже, это Баурджин, – с улыбкой кивнул Юмал. – Значит, не зря мы тут сидели, Гамильдэ!
– Значит – не зря!
Парни обрадованно загалдели и кинулись навстречу десятнику.
– Эй, эй, поосторожнее, черти, не задушите! – смеясь, отбивался от объятий Баурджин. – Если так хотите, пусть уж лучше меня Гамильдэ-Ичен обнимает, от имени всех вас, а то вы, парни, больно уж здоровущие, того и гляди намнете мне бока.
– Долгонько же мы тебя ждали, Баурджин-нойон! – Гамильдэ-Ичен довольно улыбался. – Вместо трех дней – пять!
– Ничего себе! – удивился юноша. – Неужели уже пять дней прошло?
– Точно – пять! Мы уж собирались ехать, да Гамильдэ уговорил подождать. А что? Провизия есть. Айран даже!
– Айран? – Баурджин хлопнул глазами. – Да я смотрю, вы здесь совсем неплохо устроились – мясо, вон, варите, айран пьете. Откуда у вас айран?
– Твой анда Кэзгерул Красный Пояс каждый день навещает нас, – пояснил Гамильдэ-Ичен. – Спрашивает, есть ли какие новости, да привозит провизию. Переживает. Гаарча с Хуридэном теперь в его десятке, ну а мы – сам видишь. Наверное, не стоит брать их обратно?
– Я бы нипочем не взял, – укоризненно пробасил Юмал. – Не бери их, Баурджин-нойон.
Десятник засмеялся:
– Думаю, не очень-то они и будут проситься назад.
– Обойдемся и без них, – махнул рукой Гамильдэ-Ичен. – В роде Олонга подрастает немало добрых воинов. Пусть им пока мало лет – но ведь вырастут! Эх, скорей бы вернуться в родное кочевье!
– И чего ты там не видал, Гамильдэ? – вполне резонно спросил Юмал. – Ладно бы, тебя там мать ждала или любимая супруга, так ведь нет, никто не ждет! Как и нас. И чего торопиться к Олонгу? Чтоб, как и раньше, пасти чужие стада?
Гамильдэ-Ичен ничего не ответил, лишь грустно вздохнул и повернулся к костру: