Сразу после возвращения в Тунис потрепанной штормом эскадры во главе с «Йылдырымом» Джафар аль-Мулук начал подбивать людей провозгласить своим пашой именно его, Джафара. Не поленился, самолично обошел всех раисов — спонсоров пиратских набегов, не забыв зайти и к «теневому раису» — мулле Новрузу-хаджи, хоть и знал, что тот приятельствует с верным Селиму Шафихом-эфенди.
Все рассчитал коварный Джафар. Одного не учел — что вырвется вдруг Селим-бей из расставленной ловушки. Не прибили его венецианцы, чтоб их ифрит сожрал!
Впрочем, по возвращении «Тимбана» Джафар долго не переживал, а вскочил на коня и поскакал во дворец к бею Осману. Интриговать дальше. С собой взял лишь одного слугу — новообращенного ренегата Матоню — звероватого мужичагу с пудовыми кулаками и злобностью, равной злобности ста ифритов.
При переходе в истинную веру пророка Матоня принял новое имя: Маруф абд-Джафар — «Маруф, раб Джафара», что очень импонировало себялюбивому красавцу, весьма чувствительному к лести. Удобен оказался новый слуга! Ни от каких поручений не отказывался: надо — башку рубил, надо — пытал. Пытал, правда, коряво, без выдумки, но с огоньком, с большой любовью к этому делу. Особенно любил глаза раскаленной саблей выкалывать — ловко у него получалось: был глаз, и нету! А еще научился Маруф метко стрелять отравленными стрелами из духовой трубки. Это искусство перенял он от Маварбы, старого полуслепого зинджа, жителя дальних саванн Ифрикии, в доме которого и жил.
Джафар аль-Мулук подкармливал Маварбу, частенько поручая ему всяческие неблаговидные дела с мальчиками, на которых был падок. Маварба был предан, как пес, и нем, как древний истукан неведомого злобного бога, стоявший в песке недалеко от Туниса. Люди говорили, что это Ваал — древний бог финикийцев, жестокого народа мореплавателей и купцов, когда-то основавших в здешних местах Карфаген, до поры до времени соперничающий с могучим Римом.
Войдя в покои правителя Туниса, аль-Мулук упал на колени и, схватив старого бея за туфлю, вскричал, словно бешеный дромадер:
— О великий бей! Недостойный негодяй Селим возвратился сегодня с позором, погубив весь флот Туниса! А я же ему говорил! Я же предупреждал его… О небо! А он… О! Подлый поклонник сока виноградной лозы, да поразит его карающая длань Аллаха!
— Что? Что я слышу? — Бей на всякий случай отдернул от неистового Джафара туфлю. — Селим — поклонник сока виноградной лозы? О святотатец! Да разве могут выдержать это известие мои уши?
Правитель Осман обхватил голову руками и притворно застонал, время от времени бросая на Джафара хитрые пристальные взгляды. Старый бей был уже проинформирован о беседах аль-Мулука с раисами, а также и о настроениях среди тунисских искателей приключений, весьма недовольных последними неудачами Селим-бея. Очень многие, особенно молодежь и недавние ренегаты, поддерживали Джафара. К их мнению стоило бы прислушаться. Даже необходимо прислушаться, если не хотелось потерять трон.
Потому хитрющий бей не спешил урезонить Джафара, а довольно благосклонно выслушивал все те гнусности, которые коварный красавец ничтоже сумняшеся приписывал Селим-бею и преданным ему людям. Кроме любви к забродившему соку виноградной лозы (которой, надо признать, страдала большая часть магрибских авантюристов), Селим-бею приписывались колдовство, лжесвидетельство и постоянные половые сношения с верблюдицами. Откуда на корабле верблюдицы, Джафар не пояснял.
Да бей его о том и не спрашивал. Слушал, закатывая глаза в притворном ужасе. Только вот задал скромный вопрос о свидетелях всех этих ужасных преступлений.
Джафар замолк на секунду, задумался, покусывая тонкие напомаженные усики. Потом воздел руки к небу:
— Старый слуга Селима, достойнейший Касым, известный всем в Магрибе своей честностью и благородством, может подтвердить все сказанное, с болью в душе за своего недостойного господина.
— А кроме слуги? — поморщился бей. И «честность», и «благородство» Касыма были уж слишком хорошо известны если и не по всему Магрибу, то в Тунисе точно.
— Кроме слуги? М-м-м… А! Рыбацкий староста Юсиф Геленди часто страдал от непотребства Селима. Юсифа каждый в порту знает! Вот поистине честнейший и достойнейший муж…
Перечислив еще человек десять, таких же «честнейших и достойнейших», как и Касым с Юсифом Геленди, Джафар аль-Мулук призвал «великолепнейшего эмира Османа» немедленно предать казни «редкостного богопротивца Селима».
Ну, насчет немедленной казни, это он погорячился. Однако гонца с приказом Селим-бею немедленно прибыть во дворец Осман все-таки отправил. Казнить предводителя пиратов он, конечно, не собирался. А вот подержать в заточении где-нибудь в башне — почему нет? Мало ли, пригодится когда… хотя бы вот против этого нахального молокососа Джафара. Вообще-то шайтан с ними со всеми! Пусть бы и Джафар стал во главе разбойников, вот если б только Селим-бей умер, погиб бы или в плен бы попал к неверным. Самому стать причиной гибели Селима правителю что-то не очень хотелось — слишком Селим-бей был известен, и не только в Тунисе. А Джафар… Что ж… Посмотрим. Умный поймет…
Джафар все понял правильно.
Предводитель тунисских пиратов, капитан «Тимбана» Селим-бей, по пути к дворцу правителя Туниса был смертельно ранен отравленной стрелой, выпущенной из духовой трубки.
Преступник, осмелившийся поднять руку на достойнейшего члена тунисского общества, был тут же задержан негодующими прохожими: слугой самого Селим-бея Касымом, рыбацким старостой Юсифом Геленди и прочими столь же уважаемыми людьми.
В порыве праведного гнева Джафар аль-Мулук, проезжавший по своим делам чуть позже, лично отрубил недостойному голову, приговаривая шепотом:
— У, шайтан, стрелять не умеешь!
При этом смотрел почему-то не на пойманного преступника, а на своего звероватого слугу Маруфа.
Старый Селим-бей умирал. Он лежал на низком, устланном верблюжьим покрывалом ложе в кормовой каюте «Тимбана», желтый, сморщенный и никому не нужный. Только самые верные люди стояли на страже у входа.
После очередных судорог старый пират велел кликнуть Ялмыза Эфе. И на что ему тот понадобился? Впрочем, у Селима, похоже, и не осталось больше никого из тех, кому он мог бы полностью доверять: Шафих-эфенди убит в последнем бою, остальные преданные люди погибли намного раньше. Да вот старый Касым, верный слуга, почти не отходил от ложа. А ведь в последнее время Селим-бей не брал его с собой в походы — и старик вроде бы отошел от дел, зажил себе на берегу, в одиночестве. Но вот теперь, в такой горький час, надо же, вспомнил хозяина.
Старый пират Селим встречал свой смертный час в муках и судорогах, его выпученные глаза, словно две раковины, сверкали на смуглом лице, седая борода пожелтела, с губ слетали ошметки кровавой пены. Он что-то шептал в бреду, какие-то слова на непонятном наречии — Касым, как ни прислушивался, не мог ничего разобрать.
Потом Селим, ненадолго придя в сознание, велел позвать рыжебородого Шафиха… Убит? Ах да… Тогда… Тогда… Кого же? Ялмыза Эфе! Он, кажется, дружен был с рыжим…