С лета, да что с лета — почитай с весны — томились в заточении пленники, Гришаня да Софья. Слуги Игнатовы за ними следили прилежно — никуда со двора не пускали. Софья — в горнице малой сидючи, песни грустные пела, а Гришаня от нечего делать едва с ума не тронулся — в конце концов нашел себе занятье — игрушки мастерил старосты детям малым, воинов да кораблики. Те кораблики на Капше-реке дети пускали… В один такой кораблик и сподобился отрок тайно записку засунуть.
— Ну вот они, Куневичи, — отвернув покрытую снегом ветку, обернулся к Олегу Иванычу проводник Демьян Три Весла. Четверо суток до погоста добирались, хорошо — хоть с погодой повезло, слава Богу — солнышко светило да подмораживало. Ну, и особого снега на пути не было, не успел еще напасть-то.
Из лесу хорошо был виден холм на том берегу реки — тын, церковь, избы с поднимающимся высоко к небу дымом. Из распахнутых настежь ворот вышли бабы с ведрами. Смеясь, спустились к проруби — стирать… Чуть выше по холму, перед тыном, прилепились баньки, одна — большая, другие поменьше. От той, что побольше, спускалась прямо к проруби крутая ледяная горка. Напарившись — да по ней… да прямо в ледяную водицу! Эх-ма! Здорово! Назад, правда, не очень удобно забираться — Олексаха поежился, как представил, ну, уж очень-то хорошего никогда на свете не бывает.
Оглянулся Олег Иваныч на сподвижников:
— Ну, как дальше изволим делать? Только прошу прямого нападения не предлагать — весь погост нам на меч не взять, то понимать надо.
— Понимаем, господине, — дружно кивнули нанятые в Тихвине парни: Терентий с Мелигижи, Зван да Еремей. С ними и Олексаха кивнул, и Ульянка-девка — в овчине да треухе заячьем — самострел за плечами. Проводник, Демьян Три Весла, на баб, что белье стирали, пялился… понятно, ладно б хоть на голых, а то — на одетых…
— Вон та, в платке с кисточками, — Велисина, тетка моя по батюшке, — кивнул Демьян. — Лет десять уж тут, замужем, за Акинфием, крестьянином местным, половником. У боярина за пол-урожая землицу держит, Акинфий-то. Плохо живут — как урожая нет — боятся, не ровен час, отберет землицу боярин. Иль, того хуже, холопство предложит.
Задумался Олег Иваныч:
— Значит, я так мыслю, Демьяне, особой любви к боярину у тетки да мужа ее нет?
Демьян молча кивнул.
— Ну так иди, навести родственников. Про нас только молчи. Вечерком кликнешь, как потемнее станет. Пред тем вызнай все.
Махнул рукой Демьян, знамо дело, вызнает. Шапку набекрень сдвинув, выехал из лесу.
Всполошились на реке бабы — ну, как лихой человек какой? Ведра с бельем выстиранным побросав, с визгом на холм побежали.
Догнал их Демьян, крикнул:
— Не пужайся, тетка Велисина!
Остановилась Велисина, руку к глазам приложила:
— Ой, бабы! То ж Демьянко, племяш мой, с Пашозера! Да вырос-то как… Прошло летось-то уж совсем сопленосый был… Ой, гостюшко!
— С Тихвина, с ярмарки еду, — спешившись и идя рядом с теткой, важно изрек Демьян. Шедшие рядом бабы с интересом прислушивались к беседе.
Они здорово замерзли к вечеру, Олег Иваныч и его люди, а больше всех — Ульянка, аж нос побелел, пришлось Олексахе растирать снегом нос-то. Больно Ульянке было, да не ревела девка — терпела молча. Костра не жгли — опасались. Как стемнело — факелы зажгли на погосте, мужиков из леса встречали. Потом и факелы погасли. Тишь наступила — ровно и не погост, а холм пустой. Лишь собаки изредка лаяли, хорошо — ветер оттуда, не чуяли псы чужих-то людишек, в лесной чащобе таящихся.
А морозец-то крепчал к ночи! С коней слезши, переминались с ноги на ногу парни, толкались шутливо, руками похлопывали — все молча, болтать запретил Олег Иваныч — мало ли.
На небе — луна огромная, да и вызвездило! Звезды — яркие, желтые, словно глаза волчьи. Вот Матка — Большая Медведица, а вот, рядом, Малая… Больше не знал созвездий Олег Иваныч — и эти-то с трудом вспомнил, и то после того, как парни растолковали. Уж им-то, охотникам, никуда без созвездий. Бывает, и до ночи в лесу проходишь — потом как в обрат возвращаться? По звездам только…
Совсем уж замерзли, как — чу! — захрустело рядом. Парни — за рогатины. Олег Иваныч меч вытащил.
— Иваныч, тут ли ты?
Ну, слава Богу! Демьян…
— По-скорому надо, — распорядился пришедший Демьян. — Да без лошадей, чтоб не ржали. Акинфий у ворот ждет — откроет. Собаки прикормлены… правда, один черт, брехать будут… Ну, тут уж никак.
— Ульянка! Тебе за лошадьми смотреть.
— Да вы что, сдурели? Хотите, чтоб волк меня съел?
— Да не дело девку в лесу одну оставлять. Олексаха мне там надобен. Придется тебе, Зван. По дороге в распадок коней отгонишь, там и костерок можно. Вот те мясо да баклажка с брагой. Трут да огниво есть ли?
— Найдутся, чай. Не впервой, заночую.
— Ну, тогда — с богом!
Черной громадой поднимался на фоне серебристого от лунного света неба холм с тыном. Темнели на белом снегу баньки. Затянулась, подернулась свежим ледком прорубь.
Вот и щель в воротах, протиснулись — мужик с узкой бородой, в лисьей шапке — Акинфий, быстро закрыл ворота.
Псы… Ух, и залаяли! Всполошились… Словно и не люди вошли — волки.
— Скорей в избу, — заперев ворота, махнул рукой Акинфий, с сомнением оглядывая гостей. Не маловато ли будет против Ставровых-то?
Тепло!
Очаг, сложенный из камней, в центре избы. Растекающийся под крышей дым медленно выползал в узкое волоковое оконце. Дуло. Из углов, из щелей, с волока…
Демьянова тетка Велисина — высокая, рано постаревшая женщина, с узким, изрезанным мелкими морщинами лицом — поклонившись, молча указала гостям на длинный стол, сбитый из прочного ясеня. У стола, на лавках, сидело все Акинфиево семейство: двое взрослых сыновей с женами да младшие дети — мальчик и девочка, оба лет по пяти. В зыбках из лыка покачивались грудные внуки. На другой половине избы, за загородкой, шумно дышал скот. Коровы, кабанчики, лошадь. Остро пахло навозом.
В большом горшке красной глины, стоявшем посередине стола, дымилась овсяная каша с сочными кусками мяса. Рядом, прямо на столе, грудой лежали весянские ржаные лепешки с просом — калитки. Поклонившись хозяевам, гости уселись за стол. Перекрестились на висевшие в углу образа. Во главе стола уселся большак — Акинфий. Кивнул — все взяли ложки, потянулись к калиткам. Ели… По команде — таскали из горшка мясо. Велисина — большуга — зорко следила, чтоб мяса досталось всем поровну, судя по ее строгому виду — запросто могла ложкой по лбу огреть ослушника. Никто и не торопился. Поговорка — в большой семье мурлом не щелкай — явно не годилась для этих мест. Не торопился и Олег Иваныч — знал: покуда не поедят, никакой беседы не будет. Управившись с калитками и кашей — запили клюквенным квасом. Вытерли губы, помолчали немного…
Жестом руки Акинфий отправил из-за стола лишних, взглянул строго: