– Нет, но у меня точно такая же душа.
– Да брось…
– Разве Господь вложил нам не одну на всех? Ну ладно-ладно, разве мы все не от одной обезьяны?..
– Только по отцу, – сказал Евген. – Моя мать была точно украинской обезьяной.
– А я вот, – вздохнул Георгий, – американцами то восхищаюсь за их достижения в науке и готов им помогать во всем, то люто ненавижу их тупое быдло, что колется, пьет и голосует за того президента, который попроще и потупее.
– Ты не один…
– И, хуже всего, ко мне хоть не подходи с опросным листком: я сам не знаю, в какой день проголосую за то, чтобы все ресурсы отдать Америке и помогать ей во всем, а в какой буду требовать, чтобы эту гребаную нацию перебить на хрен, сам готов подтаскивать снаряды!
– Широк, – сказал Евген, – широк русский человек… Спасибо, Господи, что сделал меня украинцем.
Они оба посмотрели, как Аллуэтта несет Максиму кофе на блюдце, где ухитрилась разместить и большой бутерброд. Тот при каждом шаге все сдвигается и грозит вытеснить чашку опасно близко к краю, Аллуэтта уже не идет, а почти скользит, как лебедь по неподвижной воде, согнулась, на лице откровенное отчаяние.
Максим, как чувствовал, повернулся и быстро снял чашку, почти поймал ее, соскальзывающую с краю. Аллуэтта с облегчением перевела дыхание, но все так же старалась не встречаться взглядом с Максимом.
Георгий со вздохом отвел от них взгляд.
– Любить, – сказал он голосом мудрой вороны, – как сказал Экзюпери, это не значит смотреть друг на друга. Любить – это смотреть вместе в одном направлении.
– Ага, – сказал Евген довольно, – так мы с женой, оказывается, любим друг друга?.. Во время завтрака оба смотрим в телевизор.
– Вы такие, – подтвердил Георгий. – Видел я ваш телевизор. Двести сорок дюймов, разделен вертикально пополам, она смотрит комедии, ты – результаты конференций в Далласе…
– Зато на одном диване!
– Диван у вас хорош, – признал Евген, – всего двенадцать метров в длину?.. Можно ходить друг к другу в гости, не сильно и заморишься.
– Тихо, – сказал Георгий. – Раввина принесло опять…
– Это православный, – поправил Евген.
– Но бороды одинаковые!
– А что ашкенази произошли от славян, не знал? Весь Интернет трубит!
Священник с порога строго оглядел громадное помещение, осенил все крестным знамением, но затем принял благостный вид и медленно пошествовал, именно пошествовал, даже вшествовал в лабораторию и некоторое время двигался медленно и величаво, осознавая, что представляет структуру, которой две тысячи лет, а это значит, должны доверять и вкладывать в нее деньги, как в самый надежный банк.
У стола Анечки остановился, грозно насупился.
– А это что, – спросил он грозно, – у тебя такое, дщерь?
Анечка в испуге подскочила, оглянулась вся трепещущая, словно услышала глас Мункира и Надира.
Френсис сказал громко от своего места:
– Анечка, «дщерь» – это не ругательство! Правда-правда. По крайней мере не слишком грязное.
Анечка все еще в трепетном испуге проследила за взглядом священника. Тот с негодованием рассматривал красочный календарь, где в навершие каждого месяца красуется мастерски нарисованный знак гороскопа.
– Почему? – спросил священник, указуя на эти символы.
– Да знаю, – ответила Анечка испуганно, – что не совсем совпадает, но тут отмечено, с какого числа по какое Стрелец, а дальше вот начинается, смотрите, месяц Козерога…
Священник провозгласил:
– Это гнусное суеверие! Вы в какое время живете?
Привлеченный его громовым голосом, подошел Френсис, мигом все понял, сказал Анечке с отеческой строгостью:
– Отец как бы Дитрих прав. Мы не должны опускаться до темных суеверий, когда у нас есть светлое. Анечка, ты эту штуку сними, а уполномоченный священник отрапортует, что он провел воспитательную работу среди недостаточно духовно просветленного научного коллектива, заметно улучшил атмосферу, а остатки язычества изгнал с верой в Христа.
Священник довольно кивнул:
– Верно глаголишь, сын мой.
– Стараюсь, – сказал Френсис, делая вид, что не замечает оскорбительного «сын мой», что с отсталого шамана возьмешь. – Как бы вот так во имя!
– Во имя, – согласился священник и, перекрестившись, сказал важно: – Превыше всего – Дух!.. И духовность наша. Держись, сын мой, за наши духовные корни, и ничто тебя не пошатнет.
Он двинулся дальше, Френсис почесал у Анечки за ухом, словно у кошки, та даже замурлыкала, не отрываясь от окуляра микроскопа.
Максим тоже проводил взглядом невозмутимого священника, чувствуя глухое раздражение. Духовность или наука? Конечно же, духовность! Чтобы овладеть хотя бы азами науки, нужно долго и старательно учиться, потом изучать, показывать результаты работы, а духовность… достаточно просто объявить себя духовной личностью, а то и высокодуховной, все – больше ничего не требуется!
Потому русская интеллигенция практически вся не просто духовная, а высокодуховная, потрясающе духовная, о чем сама и говорит со скромной гордостью, а так как духовность алгеброй не проверишь, достаточно объявить себя духовным и подтвердить, что именно вот так себя, таким чувствует и вот так, как бы по-особому, видит.
Да что там интеллигенция, весь русский народ предельно духовен, потому гнушается всякой работы и всякого труда, ибо труд всегда был уделом рабов, а патриции духа выше такого низменного проявления своей высокой и одухотворенной сущности.
Лучше быть бедным, но духовным, чем богатым, но здоровым, ибо в здоровом теле, как известно, всего лишь здоровый дух, а духовности там не место. Высшей духовностью, как известно, обладают блаженные, то есть дурачки и юродивые, которых на Руси почитали особенно, достаточно вспомнить церковь Василия Блаженного на Красной площади в Москве, напротив Кремля.
И в то же время Максим чувствовал, что смотрит на священника даже с некоторым сочувствием.
Религии сформировались еще в период рабовладельческого строя, потому в них так сильна идеология рабства, другой жизни просто не знали. Единственное, что могло заявить христианство, это, дескать, мы рабы не римского императора, а кое-кого повыше, Господа Бога! А так все остальное: поклоны, мольбы о пощаде, спаси и помилуй, мы твои рабы – это из того дикого и отвратительного мира, и, конечно, спасибо церкви, что тащила, тащила, тащила и вытащила человечество к свету.
Но сейчас, как ни крути, от религии либо приходится отказываться совсем, а это для многих как будто отрывать от себя нечто дорогое и святое, либо заменить ее чем-то более святым для современника. К примеру, верой в вечную жизнь на земле, верой в неограниченные возможности, в святую идею нести мир и порядок по галактике, а потом и по метавселенной.