Он улыбнулся.
– Наивная… или прикидываешься? Если бы такое можно было увидеть в генах!
– И что, – спросила она, – генетики стали бы властелинами мира?
Он взглянул остро:
– Соображаешь быстро. Хотя…
– Что?
– Неправильно, – определил он. – Генетики как раз о такой возможности даже не думают. А вот политик, окажись здесь, или бизнесмен-авантюрист…
Она сказала жалобно:
– Максим! Но я же стараюсь. Изо всех своих мышиных сил.
– Да, – согласился он, – никогда бы не подумал. В общем, гены – это гены, а не человек. Вернее, это то, в чем человек живет. Рубашка, в которой он родился и вынужден не снимать всю жизнь. Но когда-то научимся менять эту одежду, даже не меняясь сами. Так что в генах можно увидеть, только из чего состоит ткань твоей одежды, и примерно прикинуть, сколько она продержится, пока обветшает и распадется…
– Фу!
– Хотя, – сказал он не то успокаивающе, не то пугающим голосом, – общая тенденция открытости ведет к тому, что все скоро станет явным… Уже вот-вот. Все, кто что говорил за спиной, какие порочащие слухи придумывал и запускал, где лгал и воровал, все станет явным. Это и будет Страшный суд, когда все мы будем и судьями, и подсудимыми.
Она вздрогнула.
– Ужас… хотя… с другой стороны… когда все виноваты, то это как бы и все не виноваты?.. Или менее виноватые будут судить более виноватых?
– Не знаю, – ответил он честно. – Думаю, что объявят день прощения и покаяния, чтобы все друг другу простили и забыли.
– Это же прекрасно!
– …но ты же знаешь людей, – закончил он, – ничего не забудут и не простят. Это уже новое поколение, что вырастет в мире открытости, будет держаться иначе… Хотя зачем мы говорим о таком пугающем мире? Пойдем общаться.
– Пойдем, – сказала она живо и, ухватив его под руку, пошла с сияющей улыбкой на лице в глубь зала.
Томберг, к счастью, не спрашивал, как там все прошло, да он и сам не ожидает немедленных результатов, зато на конференции явно завязывались какие-то полезные контакты, делились планами и обещаниями вот-вот закончить нечто грандиозное, а для директора важно, чтобы люди его центра были на виду.
В обществе вскоре, как по мановению незримого дирижера, вспыхнула шумная дискуссия насчет нового учебника истории. Про мерзких генетиков, что портят природу человека, на время не то что забыли, но отодвинули на десерт.
Френсис подошел к Максиму, пихнул его локтем:
– А Галахер действует!
– Ты о чем?
– Старые грехи замаливает, – пояснил Френсис. – Помнишь, на конфе сказал, что есть у него пара костей, можно бросить их голодному на сенсации обществу…
Максим удивленно покачал головой. Вообще-то, в богатом событиями мире такое могло бы проскользнуть незамеченным, но, судя по всему, Галахер вложил немалые деньги и сумел организовать протесты с шествиями, митингами и битьем стекол, вытащил на трибуны дряхлых старцев и очень юных, что подняли бурю протеста против вопиющего искажения истории, когда из всех школьных учебников полностью исключили великих завоевателей. Только средний возраст отреагировал вяло: кто-то принял с пониманием, а кому-то все по фигу, кроме своей зарплаты и жены босса.
Также со страниц убрали великих королев и царей, оставив только даты их правления, чтобы точнее привязывать деятельность ученых к той или иной эпохе.
Больше всего споров вызвало исключение упоминаний о великом Александре Македонском, он же не просто завоеватель, он пронес и распространил эллинскую культуру по всему дикому Востоку! Им возражали, что та культура заведомо с гнильцой и тупиковая, а также едва-едва не задавила иудейскую. Если бы не восстание Маккавеев, не было бы сейчас компьютеров, Интернета, нарастания сингулярности, а все так же трахались бы по-гречески с животными и бегали голыми на стадионах. Эллинская культура запрещает любой прогресс, свободную волю, в ее миропорядке всеми правят боги, у которых расписано по мелочам все наперед, никакого прогресса не может быть в принципе. Потому эту так называемую культуру эллинов нужно изъять из учебников вообще и нигде не упоминать, кроме как в трудах узких специалистов.
Ученики, подстрекаемые некоторыми влиятельными группами, устроили грандиозные демонстрации, после чего объявили забастовки и отказались ходить в школы, пока не вернут учебники с красочными описаниями кровавых битв, великих сражений, осады городов, дворцовых переворотов и прочего, чем интересна история.
Со школьниками справились достаточно легко, а вот со студентами, устроившими мятежи вплоть до строительства баррикад у входа в университетские городки, пришлось посложнее.
Френсис довольно потирал ладони, поглядывал на экран, где сменяются красочные кадры репортажа с места событий.
– Хорошо, хорошо… Ага, вот подтянули бронетехнику… Держитесь, ребята, не поддавайтесь. Вас пугают, никто не выстрелит в вашу сторону…
После обеда появился священник, поздоровался со всеми громогласно, но руку для поцелуя уже не протягивал. Френсис на это сказал с одобрением, что на православие зря клевещут, оно вполне способно к обучению и обучаемости, просто необходимости не было, когда за спиной царская воля, а сейчас, глядишь, и реформы вполне возможны…
Евген, как человек из западных областей Украины и потому в вопросах религии более подкованный, возразил, что реформы в православии исключены по определению, потому она и называется апостольской, или ортодоксальной, в ней и сейчас все должно быть так, как было в эпоху римских рабов.
Френсис проворчал:
– Униат чертов…
– А ты схизматик!
– Дикари, – сказал Евген с чувством. – Общество прошло через три основные стадии развития: рабовладельческую, феодальную и промышленную. Каждому соответствует определенный этап христианства. Рабовладельческому – православие, феодальному – католицизм, промышленному – протестантство. Недаром же сказано, что прогресс – это три П: порох, печать, протестантство!
– Ладно, – сказал Френсис мирно, – это не мое дело, но все-таки приятно так смотреть на этот великолепный спектакль и шумно аплодировать Галахеру!.. Вот смотрите, кого-то волокут к автобусу, а пара сот видеокамер фиксирует каждую гримасу правозащитника исторических завоеваний.
Священник сказал с отвращением:
– Как вы можете? Да, эти богопротивные юноши по неразумению выступают против власти, освященной самим Господом! Но все равно их нужно только пожалеть, а не бить дубинками по головам…
– Пусть бьют, – отрезал Френсис кровожадно. – Быстрее дурь выбьют. Правда, бестолочь останется, что не комильфо… Но мне, вообще-то, по фигу, кто кого бьет.
– А что, – укоряюще сказал священник, – на свары людские смотреть приятственно?