Я нахмурилась. Такое чувство, будто Анна хочет, чтобы я вспомнила сама. Но что я должна вспомнить?
– Память – она как вода, – тихо сказала Анна, продолжая перебирать волосы Габриэль, которые тяжелыми блестящими прядями стекали между ее пальцев. – Если найдет прореху, то обязательно просочится через нее. В твоей голове стоит стена. Ты сама не хочешь вспоминать.
– Почему? Хочу, – неуверенно возразила я, понимая, что Анна, как никогда, права.
Сестра лишь усмехнулась. Ее обычно голубые глаза сейчас выглядели совершенно черными. Лишь в самом центре зрачков плясала крошечная красная искорка от магического шара, плавающего под потолком на последнем издыхании.
– Посмотри внимательнее на нее, – посоветовала мне Анна, с непонятной нежностью поглаживая Габриэль по лицу. – Ничего не узнаешь?
Я завороженно следила за тем, как ее тоненькие пальчики пробежались по щекам девушки, затем вернулись ко лбу и ласково стерли крупные капли выступившей испарины. Распущенные волосы Габриэль светлой волной падали с алтаря, почти касаясь пола. Почему-то сейчас я была совершенно уверена в том, что это возвышение – именно алтарь. Место для подношения жертв и молитв богам. Точнее – одному богу. И кажется, я даже знаю, какому именно.
Неожиданно горьковатый запах полыни особенно сильно ударил в нос. Да, тогда здесь пахло именно этой травой. А еще в лачуге стоял тяжелый удушающий аромат багульника, от которого у меня в тот день моментально разболелась голова. И матушка лежала на алтаре, совсем как сейчас Габриэль.
Кровавые блики от зажженной лампады блуждали по обнаженному телу женщины, распростертой на покрывале. Ее грудь тяжело вздымалась, мокрая от пота, светлые волосы пушистой волной сбегали к грязному полу. Я невольно смутилась, отведя взгляд. Почему-то было в этой картине нечто чрезвычайно интимное, не предназначенное для детских глаз. И я начала жалеть, что сегодня решила проследить за матушкой в ее ежедневных отлучках на болото.
Неожиданно матушка по-кошачьи грациозно потянулась и перевернулась на живот. Подперла рукой голову, в упор глядя на меня.
Я попятилась, испугавшись, что сейчас меня отругают или даже отшлепают. Матушка всегда была скора на наказание.
– Давно ты здесь? – спокойно спросила она, и я немного расслабилась, не услышав в ее голосе никакой угрозы. Только легкое любопытство.
– Я только пришла.
Ложь далась мне на удивление легко. Иначе пришлось бы признаться, что я видела, как по велению матушки на том валуне, как будто охраняющем дорогу к хижине, загорелись пугающие символы. А еще…
Тут я окончательно пришла в замешательство и опустила голову, почувствовав, как щеки начали пылать предательским огнем.
Нет, ни за что в жизни я не смогла бы признаться матери, что видела ее танец со слугой в окружении непонятных знаков. Впрочем, танец ли это был? Обнаженные тела сплетались в пружинящем мху, то разъединяясь, то сливаясь в одно целое. А над ними алым пламенем полыхал древний валун, словно оберегая их покой. Потом, когда все закончилось, мужчина поднялся, дрожащими руками быстро натянул на себя одежду и, чуть пошатываясь, отправился к дому. Его путь пролегал совсем близко от меня. На пустоши было негде спрятаться, и я прильнула прямо к земле, наплевав на чистоту платья и понимая, что вот-вот меня заметят и тотчас же последует жестокая расправа за излишнее любопытство. Но мужчина прошел мимо, едва не наступив мне на руку. В его пустых глазах не было и тени мысли, будто разум покинул тело. А матушка, такая же нагая и прекрасная, уже шла дальше – к крохотному домику, прилепившемуся к склону холма. Разве могла я уйти, не узнав, что последует дальше?
Я долго сомневалась, стоя перед приоткрытой дверью. Затем все же набралась решимости и скользнула внутрь, где и увидела распростертую на возвышении мать. И вот сейчас я стояла перед ней и очень боялась, что в наказание за излишнее любопытство меня уже завтра отправят обратно в пансион. А я ведь впервые за долгое-долгое время получила разрешение приехать домой не только на зимние каникулы, но и погостить пару недель летом!
– Неважно, – сказала матушка, глядя на меня в упор своими небесно-голубыми глазами. – Когда бы ты ни пришла и что бы ты ни увидела – ты все забудешь.
Я молчала. Просто не знала, что сказать в ответ. А еще мне почему-то было очень не по себе. Казалось, что в крохотном помещении есть еще кто-то. Кто-то, кто наблюдал за мной из самого темного угла.
– Кого ты больше хочешь, братика или сестричку? – неожиданно сменила тему разговора матушка и поднесла ладони к своему животу. Ласково погладила его, затем на какой-то неуловимый миг замерла – и вдруг рассмеялась. Радостно, взахлеб, как умеют смеяться только дети.
Я с недоумением наблюдала за ней неполную минуту, затем пожала плечами. Я не хочу ни брата, ни сестру, ведь это означает, что матушка будет еще меньше обращать на меня внимания. Я и без того вижу ее так редко, что кажется настоящей трагедией, если в ее жизни появится еще один ребенок.
Мать перестала смеяться так же резко, как и начала. Отерла глаза от выступивших слез и внимательно посмотрела на меня.
– Впрочем, это тоже неважно, – сказала она и склонила голову к плечу. – Пусть будет девочка. Светловолосая и голубоглазая. Как я. Я больше не хочу детей, напоминающих мне их отцов.
В словах матери мне почудился непонятный упрек, и я смущенно отвела глаза. Да, я часто слышала от нее, что очень похожа на отца, и каждый раз в ее голосе при этом звучал непонятный гнев и раздражение. Одно время я даже ненавидела себя за это.
Когда я вновь осмелилась посмотреть на мать, то вдруг обнаружила, что она стоит совсем рядом. Я не слышала, как она подошла. Матушка резко вскинула руку – и я испуганно вздрогнула, зажмурившись в ожидании хлесткой пощечины. Рука у нее всегда была тяжелой. И тем большим было мое удивление, когда она с незнакомой ранее нежностью провела по моей щеке.
– Хлоя, моя маленькая Хлоя, – с тяжелым вздохом сказала матушка. – Ты обязательно обо всем забудешь. Но как жаль, что твоим отцом был обычный смертный, к тому же последний мерзавец. Посмотрим, что получится из твоей сестры. На сей раз я очень тщательно выбирала себе партнера.
Я ничего не поняла из слов матери. Впрочем, она и не ждала от меня ответа. В следующий миг мои веки сами собой потяжелели… И я медленно опустилась на пол, в последний момент успев почувствовать, как мать подхватывает меня на руки…
Я открыла глаза и с ужасом воззрилась на Анну. Она по-прежнему стояла рядом с Габриэль и с печальной улыбкой наблюдала за мной.
– Это покрывало… – Голос отказался служить мне, поэтому закончить фразу я не смогла, сорвавшись на какой-то измученный стон. Я судорожно закашлялась, пытаясь избавиться от тугого кома страха в горле, затем сделала еще одну попытку: – Покрывало, на котором лежит Габриэль… Его ведь вышила наша мать, верно?