Почти сразу же за оградой, на небольшой поляне, скрытой молодыми елками, около ямы, в которую неминуемо должен был попасть серый ночной гость, с коротким копьем в руках маячила сутулая фигура узколицего ирландца Конхобара. Не очень-то нравилась ему вся эта затея с поимкой волков — ирландец лучше предпочел бы заниматься управлением в доме: милостивая хозяйка Гудрун не так давно поставила его присматривать за рабами и слугами. Уж это дело оказалось Конхобару по душе, хорошее дело. А тут стой вот, жди волка. Все остальные вон давно уже ушли спать, а его, Конхобара, смена как раз под самое утро вышла. Хорошо хоть луна. Светло.
Ирландец зевнул, стараясь отогнать сон, как вдруг со стороны загона послышались крики и какое-то глухое рычанье.
«Неужели волк?» — с опаской подумал Конхобар и покрепче обхватил копье, утешая себя мыслью, что уж в этом-то месте волку одна дорога — в яму.
Хищник появился внезапно. Выпрыгнул из кустов, огромный, темно-серой масти, помчался прямо на яму… И вдруг остановился перед застывшим, как изваяние, Конхобаром. Повернул голову, взглянул строго. Ирландец ахнул, узнав черный сверкающий взгляд зверя — это был взгляд сгинувшего друида Форгайла. Неужели этот волк и есть волкодлак-оборотень?
— Да, это я, Конхобар, — сами собой образовались в мозгу узколицего огненные слова. — Я не могу… — продолжал волк, скалясь окровавленной пастью. — Не могу много общаться с тобой… Я ухожу, но ты… жди.
— О, мой друид! — Конхобар в страхе упал на колени перед волком. — Будь осторожен — здесь яма! Лишь только там, ближе к кустам, узкий проход. Беги же!
Ничего больше не сказал волк. Поблагодарил младшего друида кивком головы и, осторожно пробравшись по самому краю ямы, прыгнул с обрыва в лес…
— Ушел! — выскочил на поляну Хельги с обнаженным мечом в руке. — Все-таки опять ускользнул.
— Да. Это хитрейший волчище, — как ни в чем не бывало поднялся с земли ирландец. — Проскочил краем, сбив меня с ног. Впрочем, думаю, вряд ли он снова объявится здесь — я хорошо зацепил его копьем.
И правда, с тех пор не появлялись больше волки около усадьбы Сигурда. Хотя доходили смутные слухи, что стая по-прежнему разбойничала в дальних лесах у Ерунд-озера, ну, так то, наверное, была другая стая…
Больше всего славы получил от ночной засады узколицый Конхобар. Его так и звали теперь — Конхобар Избавитель От Волка. Раб Трэль Навозник вновь отведал плетей за тупость, впрочем, ему к этому не привыкать было. А Хельги… Что Хельги? Повод для насмешек был — надо же, упустил-таки волка, — хоть вообще в усадьбу не показывайся. Он и не показывался больше, жил у Велунда.
А огромный волк темно-серой масти по-прежнему творил разбой во главе стаи, а в лунные ночи, насытившись и рычаньем разогнав в стороны волков, выходил на поляну в Черном лесу и выл, подняв морду к звездам. В вое этом слышалась вовсе не злоба, а одна лишь жуткая нечеловеческая тоска.
Гнев и вражда
И обида не спят;
Ум и оружие
Конунгу надобны,
Чтоб меж людей
Первым он был.
«Старшая Эдда». Речи Сигрдривы
Лагерь молодых воинов под руководством Эгиля Спокойного На Веслах располагался в густом лесу у среднего течения Радужного ручья и тщательно охранялся — вход и выход из лагеря без специального разрешения Эгиля был строго-настрого запрещен: молодежь должна была повариться в собственном соку, привыкнуть к особому специфическому настрою дружины, в которой каждому было нужно заявить о себе и вместе с тем оставаться таким, как все остальные. Харальд Бочонок, Ингви Рыжий Червь, красавчик Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров, Хельги и даже Дирмунд Заика с Приблудой Хрольвом в числе других молодых воинов жили в длинном, обложенном дерном доме, откуда то и дело разносились раскаты смеха. Старый Эгиль, сидя на лавке перед входом, в полудреме смотрел на катившееся к закату солнце, нет-нет да и прислушиваясь к тому, что происходило внутри дома.
Конечно же, говорили о девках. О чем еще-то? Харальд Бочонок рассказывал о пухленькой рыжеволосой Ингрид, дальней родственнице красавчика Фриддлейва. Ингрид Харальду давно нравилась, а вот добиться взаимности он не знал как. Как-то раз, зимой еще, подарил ей лисенка, вернее, хотел подарить: только вытащил из корзинки, а тот хвать Харальда за руку — и был таков, только хвост замелькал за деревьями. Ингрид хохотала на весь Бильрест-фьорд — она считалась известной хохотушкой, не то что вечно молчаливый Фриддлейв. Он и сейчас молчал, никак не реагируя на веселые россказни Бочонка.
— А вот еще случай был, — подождав, когда все перестанут смеяться, продолжал Харальд. — Снег уже таял, как позвал я Ингрид на горку — покататься. Уселись в санки — ну, думаю, тут-то я ее и обниму, затискаю, а если повезет, то и поцелую… Ты не слушай, Снорри, тебе про то рано еще!
Снорри — светло-русый малыш лет двенадцати, по здешним меркам уже вполне взрослый, внимающий Харальду буквально раскрыв рот, покраснел, низко опустив голову, что тут же вызвало у его сотоварищей новый приступ хохота.
— Ишь, Снорри-то наш загрустил, — с притворной суровостью покачал головой Хельги. — Видно, ему тоже нравится Ингрид. То-то я смотрю — зачастил он к хутору Свейна. Да что ты притих, Снорри? А, молчишь? Сразу видно человека, в любовных делах опытного. Ну, чего так сидеть? Научил бы хоть Харальда целоваться, а то он ведь, бедный, так и не умеет. Верно, Бочонок?
— Да… Пожалуй… — хмыкнул Харальд, широко расставляя руки. — Иди, иди сюда, Снорри!
Бедный Снорри съежился в углу, словно хотел слиться с лавкой. Хельги улыбнулся, подмигнул Харальду — пора, мол, заканчивать с шуткой. Бочонок махнул рукой:
— Ну его в горы, этого Снорри! Похоже, не дождешься от него помощи.
— Похоже, что так, Харальд! — поддакнул Ингви Рыжий Червь. — Видно, придется тебе учиться у Ингрид.
— Эй, вислогубые! — В дверь просунулась косматая голова Эгиля Спокойного На Веслах. — Хватит ржать, как саксонские лошади, спать давно пора, иль не заметили, как солнце село?
А ведь действительно — не заметили. Угомонились быстро — за день-то немало пришлось побегать — Эгиль был учителем суровым и спуску никому не давал, даже своему внучатому племяннику Снорри.
Эгиль прошелся меж широкими лавками, оглядывая спящих. Вот Ингви, вечно взъерошенный и чем-то похожий на воробья-переростка, эдакий недотепа с виду — однако жилистый, упорный, выносливый и далеко не дурак. Вот, на соседней лавке, храпит Харальд Бочонок, толстый, подвижный и даже во сне улыбающийся. Круглое лицо, нос картошкой, лезущие в глаза волосы цвета прелой соломы — казалось бы, обычный деревенский простак, ан нет! Совсем не таким простоватым был Харальд. Напротив Харальда — Хельги, сын Сигурда ярла. Светловолосый, синеглазый, с тонкими чертами лица и чуть припухлыми губами — такой должен нравиться девчонкам, да, похоже, на уме у него покуда лишь одна Сельма, дочка Торкеля бонда с дальнего Снольди-Хольма. Она же, похоже, зацепила и красавчика Фриддлейва, сына Свейна Копителя Коров. Напротив Фриддлейва — Дирмунд Заика, себе на уме. Не нравился этот парень Эгилю, было в Заике что-то нехорошее, подленькое, что, может быть, и сойдет на нет постепенно, под влиянием совместного обучения… а может, и не сойдет, останется — знал Эгиль и подобные случаи. За Дирмундом — лавка его дружка Хрольва, дежурившего ныне у очага. Хрольв — приблуда, принятый в род несколько лет назад. Эгиль хорошо помнил, как тот дичился первое время, даже боялся спать вместе со всеми — убегал к коровам, на сено. Хрольв, конечно, поглупее Заики, да и злобен изрядно — ну, то черта для воина отнюдь не лишняя. Снорри… Вот он, малыш, ворочается, не спится ему что-то: гонял его Эгиль больше других, чтоб, несмотря на возраст, стал Снорри хорошим воином. Подойдя к спящему, Эгиль погладил его по волосам. Спи, спи, малыш… возраст — штука быстро проходящая…