Захватив обеими руками створку ворот, Олег Иваныч резко толкнул ее прямо на шильника.
Получи, фашист, гранату!
Тяжелая, обитая ржавым железом створка впечаталась разбойнику прямо в лоб!
И поделом, не фиг башку вперед выставлять.
Глухо застонав, Тимоха опрокинулся навзничь, словно кукла-неваляшка, правда, в отличие от нее, не встал, а быстро метнулся в сторону — с усадьбы на помощь Олегу уже бежал Силантий Ржа.
Ни Тимохи, ни Митри они так и не нашли.
Да, собственно, никто их не искал особо: ну, прошлись Олег Иваныч с Силантием вдоль реки, на этом и закончили. Пес с ними, с уродами этими, чай и поважнее дела есть…
Ближе к вечеру, когда солнце клонилось к золотистым вершинам дальнего леса, мимо разоренной усадьбы Фрола прошли богомольцы. Молодые и старые, пожилые и почти совсем дети, в справных кафтанах и в рубищах — все они возвращались от Богоматери Тихвинской, у которой искали спасения, совета и веры. Вместе с богомольцами двигались груженые телеги купцов, охраняемые вооруженной стражей. И тех, и других было довольно много, кавалькада растянулась на пару верст и представляла собою весьма внушительное зрелище. С этим же караваном продолжила свой путь и новгородская боярыня Софья. Бледная, с полотняной повязкой на лбу, она лежала в возке, охраняемая верным слугой Никодимом, и возносила молитвы. За чудесное свое спасение молилась боярыня, за то, что дал Бог избежать позора, за убиенных разбойниками слуг, за воинов, что так вовремя пришли на помощь. Кажется, среди них был и тот, светлоглазый… из Тихвинской Успенской церкви. Не он ли и предупреждал запиской о шильниках? Правда, не особо-то Софья вняла сему предупреждению — на слуг понадеялась, на охрану да на имя свое, не последнее в Новгороде, Господине Великом!
Вот и поплатилась. А ведь могло быть и хуже!
Боярыня покачала головой и, выглянув из возка, подозвала шагавшего рядом слугу:
— Чьи вои нам столь славно помогли, Никодим?
— Костромского купца Ивана, госпожа Софья.
— Костромского купца. — Боярыня задумчиво улыбнулась. — И что же, они тоже едут с нами?
— Плывут, госпожа. У них несколько стругов. Скорее, даже раньше нас будут.
— Вот как… Что ж, обязательно поглядим по приезду костромские товары.
Серые, похожие на огромные валуны волны терзали низкие берега Ладоги, лизали их холодными шершавыми языками, яростно вспениваясь прибоем; с волнами сливалось низкое свинцовое небо. Погода быстро портилась — сгинуло неизвестно куда солнце, подул, завыл, забуранил низовой ветер все сильнее и сильнее, затрещали высокие сосны по берегам, затащились по течению реки ивы.
Струги Ивана Костромича, вытащенные носами на берег, укрывались в устье Сяси — комариной реки, не спеша вырываться на буйные ладожские просторы. И правда — куда спешить? Разве только диаволу в пасть. В такую-то погоду плыть — не приведи господь! Хоть и велико Нево-озеро, а все ж не море — хрястнет корабль о берег — мало не покажется: и лодью в куски разнесет, и товары выкинет на радость местным шпыням. Шалили шпыни-то, не смотрели на Ладожскую крепость, хоть и близко та стояла, но и места были, где укрыться-спрятаться: хочешь — в леса, тропками стежками неведомыми, хочешь — в болота, гатями тайными, а в случае чего — в само Нево-озеро, а там и Валаам-остров и много чего еще.
Знали о разбойниках купцы, потому и опасались, не спали. Жгли кострища, поглядывали да выставили дозоры оружные. А ветер плевался дождем, смурным и холодным, словно и не лето сейчас, и не светило третьего дня ласковое солнышко, не парило, не припекало, не грело. Словно всю жизнь тут так было — серо, муторно, холодно.
Олег Иваныч поежился, отворачиваясь от дождя, затем махнул рукой — один черт промок уже — и, поправив на поясе меч, прибавил шагу, догоняя ушедшего вперед Силантия. Оба, майор и старшой дружины, шатались на ночь глядя не просто так — проверяли караулы, заставы тайные, что окружали купеческий лагерь. Без сторожи — никак, погода-то в самый раз для дел лихих, нехороших, так что стерегись, купец, пасись вора-разбойника, молись да надейся. На Господа Бога да на охрану дружинную.
Пройдя вдоль реки, они вышли к берегу озера. Озеро… Как хорошее море! Олег Иваныч порадовался — хорошо, что их лодьи сейчас в реке, можно сказать, в относительно тихой заводи, а не там, в бурных водах…
— Вовремя мы укрылись, — словно отвечая на его мысли, произнес Силантий и улыбнулся: — Иван свое дело знает.
Он подошел ближе к разбушевавшемуся не на шутку озеру и с минуту вглядывался в серую промозглую хмарь. Лицо его, обветренное и мокрое от дождя, вдруг нахмурилось.
— Нут-ко, Иваныч, глянь…
Силантий указал в самую середину бушующих волн. Олег присмотрелся — но так ничего и не увидал и вопросительно оглянулся.
— Блазнится, корабль, — встревоженно пояснил воин. — А наших что-то не видно! Уснули, что ли, заразы?
— Сам ты зараза, дядюшка Силантий, — раздался из кустов обиженный голос Гришани. Парень сегодня напросился-таки в дозор вместе с парой дружинников, вернее, они его напросили — уж больно веселым малым тот оказался — такие байки травил — любо-дорого послушать, уши в трубочку сворачивались. И веселые — о купце Тите Титыче, и страшные — о воеводе валашском Владе, и срамные — о греческом звере Китоврасе. Последние больше всего дружинникам да купцам нравились.
По этой причине не хотел его в дозор посылать опытный Силантий, да уж больно Гришаня просился, тем более — в таком деле пара зорких глаз совсем не помеха.
— Корабль, говорите? — Гришаня озабоченно завертел головой. — Нет, не вижу.
Выбравшиеся из кустов дозорные тоже ничего не подтвердили. Надо сказать, устроились они на славу — так замаскировались, что Силантий с Олегом Иванычем, хоть и в двух шагах стояли, а не обнаружили бы, коли Гришаня не выскочил.
— Молодцы, робята, — скупо похвалил Силантий. — Дозорьте дальше, поутру сменим.
— Стой-ка, дядюшка! — Гришаня схватил начальника стражи за руку. — Вон, сосенка подходящая. Забраться?
— Давай. Смотри, чтоб ветром не сдуло.
Взобравшись на вершину корявой сосны, одиноко торчащей за большими черными валунами, Гришаня поудобнее устроился на толстом суку и пристально вгляделся в волны.
— Ну, что там?
— Ничего пока. Ой! Есть!
Отрок привстал, рискуя свалиться вниз и сломать себе шею.
— Корабль! — заглушая шум ветра, прокричал он.
— Лодья?
— Нет, — Гришаня помотал головою. — Говорю же — корабль. Когг. Пузатый, с двумя мачтами… одна, кажется, сломана.
— Ганзеец.
— Нет, дядюшка, не ганзеец, их уж давненько у нас не бывало, обиделись. Скорее, свей али орденский немец.
— Куда, куда плывет-то?
— А куда волны несут. Нет, поворачивает. Прямо на камни попер, чучело худое!