— Как только согласитесь на встречу, э… сэр! — заверил Олег Иваныч, не совсем точно представляя себе, каким образом следует обращаться к лицу столь высокого духовного сана. Монсеньором его, что ли, называть? Или — ваше высокопреосвященство?
— Передай — завтра в полдень, на дворе Ивановской сотни. Пусть будет одет как купец. Дело якобы разобрать торговое. Уразумел? — впавшие глаза старца сурово мерцали в полутьме зала.
Олег Иваныч хотел было от себя предложить для встречи пароль — типа «Вам не нужен славянский шкаф?» — а что, уж если играть в шпионов, так по-взрослому. И так все происходящее сильно напоминало ему джеймсбондовский боевик. Олег даже и рот уже открыл, чтобы сказать… Но осекся!
Уж слишком величественно выглядел архиепископ — даже больной, — и явно не было у него никакого намерения шутить, потому как весьма и весьма серьезные вопросы затрагивала завтрашняя встреча.
— И сам языком не больно-то мели, воин, — напоследок предупредил Иона. — Укоротим быстро!
Олег Иваныч несколько даже обиделся, хотел было возразить, да Иона уже махнул рукой — иди, мол.
Неловко поклонившись, Олег направился к выходу. Солнечные лучи, проникая сквозь цветные витражи в окнах, окрашивали пол синим, зеленым и желтым, в желтых световых столбиках была сильно заметна пыль. Олег Иваныч не удержался — чихнул-таки на выходе.
— Будь здрав, — вежливо шепнули в ухо.
Олег вздрогнул.
— Возьми-ка, — взявшаяся неизвестно откуда высокая фигура в рясе и монашеском клобуке протянула ему небольшой кожаный мешочек. — Служи верно Великому Новгороду! — с этим напутствием фигура растворилась в пыльном сумраке владычной палаты.
На улице сияло солнце. Олег Иваныч остановился на высоких ступеньках крыльца, подбросил на ладони мешочек. Звякнуло. Интересно, что там? Вот бы брильянты!
Развязал… Фиг! Серебро. «Деньга новгородска». Что ж — и то дело.
— Гуляем, Гришаня! — он хлопнул по плечу подошедшего отрока. Тот вдруг охнул, побледнел и медленно осел на ступеньки.
— Разбойники тогда так кистенем по кумполу врезали, — отдышавшись, пожаловался Гришаня. — До сих пор башку кружит! Пойдем в кельи, Иваныч. Кваску выпьем. Расскажешь, как сам-то.
Гришанина келья оказалась рядом — через двор. Небольшая, но неожиданно светлая, она была, к удивлению Олега Иваныча, вся завалена толстыми пергаментными книгами в богато украшенных переплетах. На дубовом столике — надо сказать, довольно изящном — у самого окна лежала раскрытая книга с рисунками — настолько изумительно красивыми, что даже как-то не верилось, что в столь грубые времена может существовать подобное чудо! А чудо — вот оно! Ярко сияет свежими разноцветными красками — небесно-синими, изумрудно-зелеными, яично-желтыми.
Между книгой и стопкой аккуратно нарезанной бумаги — как определил Олег, формата примерно А4 — в чинном порядке были расставлены круглые баночки с красками, сделанные из какого-то полудрагоценного камня: из сердолика или яшмы. Перед столом стоял резной табурет из дуба, обитый поверху плотной узорчатой тканью.
— Переписываю тут помаленьку, — усевшись на табурет, небрежно пояснил Гришаня и, схватив лежащую рядом кисть (или писало — черт его знает, как называется), принялся усердно водить ею по раскрытой странице, время от времени окуная в краску.
Олег Иваныч хмыкнул. Из-под кисти Гришани явственно вырисовывалась заглавная буква «М». Только не просто буква — а целая картинка в виде двух мужиков с неводами. Довольно смешных, надо сказать. Еще смешнее Олегу Иванычу стало, когда Гришаня, закончив вырисовывать сети, аккуратно приписал мужичкам пару фраз. На современный Олегу язык они переводились примерно так: «Ты сеть-то будешь тащить, а? Да пошел ты!»
— Ловко! — одобрительно кивнул Олег. — Надеюсь, книга не божественная?
— А и божественная, так и что? — лукаво ухмыльнулся Гришаня. — Я тут, вообще-то, хотел не такое изобразить. Мужика да двух бабищ хотел, словно они… ой, ладно, дальше не буду — срамно больно. Да ты садись, садись, Олег Иваныч, чего встал? — Отрок вскочил с табурета и, пододвинув его Олегу, схватил с подоконника какую-то книгу: — На, посмотри, покуда я за пивом сбегаю! Это «Александрия». Ух, до чего ж мудрена книжица! — Гришаня аж передернул плечами. — Про Александра, царя македонского, да про разные дивные страны. Феофилакту переписываю, игумену. Ну ты посмотри, я мигом!
Прихлебывая принесенное пиво, Олег Иваныч принялся расспрашивать Гришу относительно Новгородской политики. Вопросы мотивировал хитро — дескать, давно в городе не был, все на усадьбе дальней. Да Гришаня и не интересовался особо его мотивацией — знай, мыслию по древу растекался. Олег Иваныч еле успевал запоминать. А после рассказа Гришиного — выводы сделал. Архиепископ (по местному — владыко) Иона, судя по всему, являлся чем-то вроде министра иностранных дел Новгородской республики, по крайней мере — практически полностью определял и контролировал всю внешнюю политику Новгорода. А расстановка сил на политическом небосклоне была следующей: бывшие заклятые враги новгородцев, ливонские рыцари, давно потеряли свое могущество и, находясь в окружении врагов и конкурентов — тех же поляков, литовцев, псковичей, ну, и Москвы, конечно, — были более чем склонны к дружбе с Великим Новгородом. В первую очередь — против Пскова, с которым давно уже имели взаимные территориальные склоки. Псковичи, около ста лет назад отделившиеся от республики, всячески противились любому вмешательству Новгорода в их дела, что новгородцы, к слову, по старой памяти себе позволяли, к тому же Псков выступал и как торговый конкурент Новгорода. Потому и отношения между ними были весьма натянутыми. Да еще псковичей всячески настраивала против Новгорода Москва. Государь московский Иван спал и видел Новгород покоренным. Литва и Польша — государства, находившиеся в союзе-унии, имевшие общего короля — Казимира, издавна враждовали с Ливонским орденом и при первой же возможности всячески его гноили. Рыцари, конечно, огрызались, да уж силы у них были не те, что раньше. Били со всех сторон, еще и в самой Ливонии — конкуренты в лице архиепископа Рижского и прочих духовных владетелей. Не говоря уж о Ганзе — союзе Северо-Немецких городов — монополисте в торговле с Новгородом. Могущественная Ганза относилась к республике по-разному — больше мирно торговала, но вот в данное время все отношения союза с республикой были разорваны — новгородцы добивались равноправия в международной торговле, а этого ганзейцы, естественно, никак не хотели — чего ради им терять монопольную прибыль? Потому и объявила Ганза Новгороду нечто вроде блокады — и сама товары не везла, и другим не давала, по мере возможностей. Выжидали ганзейцы — блокада, она им, конечно, невыгодна, но еще более невыгодна купцам новгородским. Те уж и теребили архиепископа-министра — склоняли к соглашению с Ганзой. Швеция с Данией пока, слава Богу, больше своими внутренними распрями заняты — не до русских проблем им сейчас. Москва… Вот, по словам Гриши, самый главный враг Новгорода! Сколотив войско крепкое, от себя полностью зависимое, давно уж Иван III Московский на богатства да земли новгородские смотрел алчно, да хитер был — куда там Иуде — все захваты свои объяснял желанием русское государство строить, с собой, любимым во главе, естественно, именно Московию и называл Русью — хотя, по правде сказать, было то княжество не чем иным, как углом медвежьим, дальним да диким, только вот ресурсов имело немерено да войско сильнейшее. Ну, кроме откровенной силы, глава русской церкви православной, митрополит Филипп — в Москве жил. А потому и объявлял себя князь московский Иван ничтоже сумняшеся защитником православия, причем — единственным. И как хитро все поворачивал, змей! Только Москву называл Русью, хоть, скажем, в том же Великом княжестве Литовском уж намного больше русского народу жило, да еще плюс к этому народу Тверь, плюс Псков, плюс, само собой, Новгород… Большую проблему Москва представляла собою для Новгорода. Во-первых, открытый конфликт с ней был нежелателен, как по военным, так и по идеологическим мотивам: Москва — центр православия. Кроме того, московский князь контролировал всю торговлю низовым хлебом, то есть зерном, выращенным в центральных и южных русских землях. А от этого хлеба сильно зависел Новгород, если не сказать больше… Да и пятнадцати лет не прошло, как воевал Новгородские земли московский князь Василий Темный, отец нынешнего великого князя Ивана. По Ялжебицкому миру уплатили новгородцы десять тысяч рублей серебром контрибуции, да наложил Василий свою лапу на волости Новгородские — Бежицу, Волок Ламский, Вологду. Да и верховный суд с тех пор принадлежал московскому князю — именно ему должны были новгородцы высказывать «свои обиды», именно у него «искать управу». Хорошо хоть вольности свои сохранили, да новый князь, Иван, тем недоволен был, время выжидал да искал «обиды» мнимые.