— Так, может, тут и бросим? Все равно течением унесет.
— Цыц! — неожиданно рассердился плюгавец. — Делай что велено, а не то ужо, все обскажу боярину.
— Что ты, что ты, кормилец?! — не на шутку испугался бугай. — Я же так просто ляпнул, не подумавши…
— Вот и не мели языком почем зря! Под ноги смотри лучше.
Скрытые мраком ночи, они прошли вверх по течению ручья и вышли к городской стене, темная громада которой смутно угадывалась впереди. Справа, за черными стволами деревьев, маячила ограда усадьбы. Не богатой, но и не такой уж бедной. Не высок тын, да и не низок, за ним терем не терем, но домина справный, о двух этажах, с подклетью. К самому ручью от усадьбы спускались узкие деревянные мосточки, к мосточкам была привязана лодка-долбленка — видно, не успели хозяева прибрать на зиму, а может, и не собирались прибирать — кому она нужна-то, и так перезимует.
— Ну, пришли, кажись, — подозрительно поглядев в сторону усадьбы, тихо произнес козлобородый. — Давай, развязывай.
— Так, может, так?..
— Я те дам — так! Боярин что наказывал?
Мешок развязали. Что-то достав из него, поднесли к лодке и тихо, не раскачивая, швырнули в воду. Чуть всплеснулись черные воды ручья, всплеск этот вряд ли был слышен кому-либо, заглушенный воем ветра да истошным лаем цепных псов за оградой усадьбы.
— Ишь, разлаялись, курвы, — оглянувшись, злобно прошептал плюгавец. — Поспешать надо одначе…
— Не утянет теченьем-то? — вдруг озаботился бугай.
— Не утянет, тут каменюки кругом да топляк. Ладно, пошли, пора уж.
Той же дорогой они спустились вниз по ручью и исчезли в зарослях напротив церкви Федора Стратилата. За восточной стеной смурное небо окрасилось алым.
Олег Иваныч проснулся рано. Как положено, отстоял заутреню в ближней Ильинской церкви, на Славне, вернувшись на усадьбу, выпил горячего сбитню, да, похлебав вчерашних щей, отправился на Владычный двор. Как раз сегодня, если еще не вчера вечером, туда должен был приехать игумен Феофилакт, прямой Олегов начальник. Предстояло получить порцию ценных указаний… ну, и деньжат немного не помешало бы — поиздержался Олег Иваныч, прикупил на зиму шубу, заморским сукном крытую, да кунью шапку. Да еще сапоги, лисьим мехом подбитые. Экипировался к зиме по первому сорту. О том не тужил — Феофилакт хоть и прижимист, да не жаден — всяко подкинет серебришка на бедность.
Пришпорив каурого, Олег Иваныч, не задерживаясь, проскакал мимо Торга и, миновав мост, въехал в Детинец. Небо хмурилось, но средь серых туч все больше проявлялось светлых голубоватых просветов. Может, и распогодится еще, кто знает?
На выезде из Детинца, прямо в воротах столкнулся с Гришаней. На черном коне, в темно-синем добротном кафтане с серебряными застежками, в плаще лисьем, с важным — важнее не бывает — выражением лица, тот трусил мелкой рысью в компании нескольких дородных мужиков — тоже весьма не бедного вида, скорее всего — купцов.
— Здрав буди, Олег, свет Иваныч! — кивнул на ходу, Олега увидев, потом улыбнулся, подъехал ближе.
— Тебя, батюшка, Феофилакт-игумен с утра дожидается, в палатах владычных сидючи.
Олег Иваныч кивнул. А то он об этом не знает! К Феофилакту и едет, чай. Поздоровавшись с купцами, проехал дальше. В крестах Святой Софии золотом блеснуло солнце. Может, и впрямь распогодится?
Феофилакт был непривычно оживлен, весел даже. Шагал взад-вперед по горнице, руки потирал. Увидав Олега, обрадовался…
— А, явился, мил человече!
Усадив вошедшего на лавку, велел принести квасу. Сам присел рядом — худощавый, жилистый, подвижный — кинул на стол грамоту:
— Прочти-ка!
«Ионе-владыке донесение сие: на усадьбе вощаника Петра, что на Федоровском ручье у башни, собираются к ночи ближе стригольники али ины каки богомерзцы. Песни поют богопротивные, владыку да веру православну поносят всяко, да глумы, да кощуны рассказывают, тем народ прельщая. А седни ночью бросали что-то в ручей, у лодки. Ходит туда и баба зла Игнатиха — колдунья, да волхвует».
— Вот он, вертеп стригольнический! — игумен прихлопнул рукой по столу. — Всех — за жабры да на софийский суд!
Олег Иваныч, почесав затылок, еще раз перечел грамотку.
— Я б не спешил, насчет суда-то, — осторожно молвил он. — Свидетельской базы никакой, да и не ясно, кто там, у этого вощаника, собирается — стригольники, «али ины каки богопротивцы». К тому ж — еще колдунья какая-то туда шляется. При чем тут стригольники — и колдунья? Да к тому же… К тому же, как стригольников ни возьмем — все равно отпускать придется. Иван, князь московский, всяко за них заступится, нет?
— Ух, Иван, Иване… — Феофилакт треснул посохом по полу. — Не в свои дела лезет Иван, но в дела Новгорода! А у Новгорода, Господина Великого, своя гордость есть!
— Ага… — Олег Иваныч скептически усмехнулся, напомнив, что, как задержит Иван Васильевич низовой хлеб, так сразу поубавится гордости-то новгородской.
— Тут ты прав, человече, — посмурнел лицом игумен. — Кругом прав — куда ни кинь. Заступа стригольникам от Ивана — то многим ведомо.
Феофилакт задумался, снова прошелся по палате — не сиделось — глянул в окно, потом уселся на скамью.
— Ты все ж посмотри, что там, на усадьбе вощаницкой. Осторожненько посмотри, тайно. Вызнай — кто туда ходит да зачем… Да что в ручей метали… может, кощуны какие богомерзкие.
— Вызнаю, — кивнул Олег. Почему-то не лежала у него душа к этому делу. Совсем не лежала. Однако душа душой, а человек он служилый, приказали — исполнять надо.
Усадьба вощаника Петра оказалась не очень большой — дом да мастерская с амбаром. Заручившись платежным поручением Феофилакта, Олег Иваныч с Олексахой-сбитенщиком заявились туда под видом оптовых покупателей — договариваться о поставках свечей в дальний монастырь. Сам мастер Петр — невысокий рыжебородый мужик лет сорока — встретил гостей неприветливо, посетовал, что оторвали от работы. Потом уже, узнав о цели их прихода, помягчел, показал вощаные барабаны да чаны с топленым воском. Возле чанов и барабана суетились помощники — двое белобрысых парней лет шестнадцати.
— Невелика мастерская-то, — покачал головой Олег Иваныч, искоса посматривая на средних размеров собаку. — Что, боле нет никого?
— Дочка, Ульяна-краса, на торжище с утра отправилась. А работников и так хватает, кормилец, — махнул рукой вощаник. — Тем более — ганзейцев последнее лето не было — один убыток. Вот, по монастырям пока торгую. Следующим летом и этих, — он кивнул на подмастерьев, — прогнать придется. А и что ж — прогоню да подамся на Москву, к старшей дочке, Гликерье.
Вспомнив дочь, Петр улыбнулся, посветлел взглядом, похвастал, что замужем дочка за хорошим человеком — постоялого двора держателем Анисимовым Нежданом.
— А супруга-то твоя где же? — с любопытством рассматривая булькающий в чанах воск, словно невзначай поинтересовался Олексаха и, получив ответ, что «позапрошло летось в мор сгорела», удовлетворенно кивнул. Конечно, не то радовало Олексаху, что чужая жена померла от мора, а то, что на усадьбе, похоже, было только трое: сам хозяин да подмастерья. Младшая-то Петрова дочка, Ульяна, чай, не скоро с Торга придет — путь не близкий. Остаются подмастерья с хозяином. Следовало их как-нибудь с усадьбы выманить. Хм, как-нибудь? Да уж, прибедняться нечего, был у Олега Иваныча планчик. Для того и лежало в карманах два куска вареного мяса. Пес хозяйский почуял, аж извертелся весь, на цепи-то сидючи.