Тим массировал ауру головы и терялся в догадках. «Допустим, меня ударил кто-то чужой. Интересно, он сам нагнал мне этот кошмарчик с вервольфом или я просто во сне сопротивлялся и подсознание мое стало бить тревогу? Спасибо тебе, конечно, дорогое подсознание, что разбудило. Но уж больно ты у меня крутое. Вытолкнуло из себя такой ужас… А ведь действительно, я очень боюсь вервольфов. Просто-таки до судорог. Какое счастье, что их, кажется, не бывает!.. Ну, похоже, хватит».
Чтобы проверить контроль, Тим последовательно «отщелкнул» на несколько менее сложных уровней, наблюдая, как беднеет гамма тонких излучений и блекнут цвета. Дольше всех не сдавалось красное электричество в проводах. Тим удовлетворенно крякнул, вылил в себя остатки водки, снова запил ее водой из чайника и задумался, не соорудить ли яичницу. После работы ему всегда хотелось есть.
Через несколько минут, когда пять яиц весело шкворчали на сковородке, Тим вспомнил про телефон. Шагнул к столу, и его здорово шатнуло. Рассмеявшись, Тим положил трубку на место и крепко выругался. Потому что зуммер тренькнул снова.
На этот раз в трубке надрывно рыдали.
— Перестань, — сказал Тим брезгливо.
— Тимочка… Прости меня, пожалуйста… Я ничего с собой не могла поделать. Ты меня так расстроил…
— Я тебя не расстраивал. Я просто от тебя ушел.
— Не говори так, пожалуйста! Не говори…
— Я тебе объяснил, что нельзя поднимать на меня руку? Объяснил или нет?
— Тима, ради бога!
— Один раз я стерпел. Но во мне что-то сломалось, понимаешь? Я думал, это вернется, но… Вышло иначе. И вообще дело не в том, что тебе понравилось меня лупить по морде. Просто между нами все кончилось уже давным-давно. А я ждал чего-то, ждал… Напрасно.
— Тима, ради всего святого, ради всего, что нас связывает, ради нашей любви…
— Нашей любви уже нет, — сказал Тим жестко и выключил под сковородой газ. Язык у него слегка заплетался. На душе было легко и приятно. Чувство освобождения от крепких уз оказалось поначалу горестным. Позади оставалась привязанность такой глубины, что на разрыв ушел почти год. И столько сил, что казалось, впереди уже не будет ничего. А теперь Тим верил, что жизнь еще только начинается. Он тщательно проанализировал роль спиртного в охватившем его облегчении. И нашел, что водка тут ни при чем. Он стряхнул с себя эту женщину с прекрасным лицом и душой, полной злобы. Окончательно. И постарается больше не иметь дела со злыми людьми.
— Тима, любимый мой, единственный!
— Прощай, Наташа. Надеюсь, мы больше с тобой никогда не увидимся, — сказал Тим. И, прежде чем положить трубку, совершенно искренне добавил: — Будь счастлива.
Потом он отключил телефоны. Съел яичницу, налил себе еще чуть-чуть, включил музыку.
Снова «щелкнул» и пошел к окну знакомиться с бубликами.
* * *
На ступенях факультета журналистики курили редкие гости — Зайцев и Смолянинов.
— Что нового в Чернобыле?
— Вот этот сапог, левый, — сказал Смолянинов, пожимая Тиму руку, — каждый день мою с мылом. Не в ту лужу наступил. Ой, пардон! — И он нырнул в двери вслед за входящей на факультет юной особой выдающихся форм.
— Ему там отличный дозиметр подарили. — Зайцев ловким щелчком выстрелил окурок в урну. — Думаем покататься по городу, составить радиационную карту Москвы. Растянем на десяток публикаций.
— Зайчик, — сказал Тим. — Как там дела с той лабораторией, на которую я тебя навел? Ты не ездил?
— Ездил. Слушай, ты сам-то в это дело веришь?
— Фотографии видел?
Зайцев рассмеялся.
— Прости меня, пожалуйста, но ты очень доверчивый.
Тим почесал в затылке. Зайцев был теплый, пушистый и доброжелательный. И недоверчивый. Больше года он вел в газете еженедельную рубрику, посвященную слухам. Сам их находил, сам проверял и, как правило, опровергал. Тут станешь недоверчивым, черт побери!
— Знаешь что, Заяц, — предложил Тим. — Давай к этому делу отнесемся профессионально. Допустим, это чистой воды утка. Но на этой утке можно сделать имя. Можно на весь Союз прогреметь. А что потом будет — наплевать.
Теперь в затылке почесал Зайцев.
— Пусть нас потом опровергает хоть Академия наук, — продолжал Тим. — А народ вполне готов скушать историю про тонкие излучения. В экстрасенсов люди верят? Верят.
— Ну, здесь же не экстрасенсы. Здесь попытка создать аппаратуру, имитирующую их способности.
— Ты пойми такую вещь, старина. Сегодня в наш обиход вошла микроволновая печка, которая волшебным образом вскипятит тебе суп в коробке из-под ботинок. И это никого не удивляет. Люди даже понять не пытаются, как она работает. А группа Полынина строит все свои генераторы на том же принципе. Только частоты другие.
— Странный тип этот Полынин, — пожаловался Зайцев.
— Да он просто очень сильный биоэнергетик, — не удержался и ляпнул Тим. И чуть язык не прикусил. Потому что Зайцев бросил на него косой взгляд. — Олежка, ты совсем экстрасенсов не воспринимаешь? — спросил его Тим сочувственно.
Зайцев поморщился.
— Слишком много шарлатанов, — сказал он. — Слишком много фокусников. Сплошь обманщики. И очень часто — не злонамеренные, а просто со сдвигом по фазе. Они в первую очередь себя обманывают.
— Ладно. Что сказал Гульнов по этому поводу?
— Сказал, будем думать. Поедешь со мной в редакцию? Ты все сдал на сегодня?
— Я все сдал навсегда, — ответил Тим. На лицо его вдруг легла тень. Он достал из кармана зачетку и по красивой высокой дуге послал ее точнехонько в урну.
Зайцев ловко поймал зачетку на лету. Тим закусил губу и отвернулся.
— Не могу здесь больше, — пробормотал он. — Здесь все ложь от начала до конца. На весь факультет два нормальных журналиста. Остальные не практикуют уже много лет или выдают такое, что уши вянут и глаза слезятся. Надоело мне.
Зайцев открыл зачетку и перелистал ее.
— Я эту сессию сдал, принципиально не готовясь ни к одному экзамену, — сказал Тим горько. — И всего две тройки. Здесь всем на все наплевать, понимаешь? Единственные, кто болеет за свой предмет, — это крепкие и твердые ленинцы. Партийно-советская печать и история КПСС.
Зайцев протянул ему зачетку.
— Оставь хотя бы на память. Все-таки это три года жизни.
— Если считать армию, то все пять, — вздохнул Тим, неприязненно разглядывая зачетку издали. Помялся и взял. — Ты знаешь, я о двух годах в армии сейчас жалею меньше, чем о трех годах на факультете. Допустим, последний год я почти не ходил — но все равно…