— Кажется, Екатерина Вторая сделала его наставником своих старших внуков, — Неуверенно произнесла она. — Я правильно помню?
— Совершенно верно, — радостно закивала Муравьева. — Его обширные познания в области словесности, истории и философии просто потрясли императрицу. Так вот, после его смерти вдова сделала их дом на Фонтанке в Петербурге открытым для многих писателей, поэтов и художников, которые там подолгу жили. Вокруг вдовы и сыновей Михаила Никитича собирались лучшие умы Петербурга, с ними дружили Пушкин, Вяземский, Тургенев. Я особо обращаю ваше внимание, деточка, на фамилию Вяземского. Вы ведь слышали, наверное, что эту усадьбу называют «усадьбой Вяземских»?
Настя молча кивнула, об этом было написано в той статье, которую давал ей прочесть Бегорский. Она терпеливо ждала, когда Елена Станиславовна закончит хвастаться своими именитыми предками. И вообще, она была уверена, что к «тем самым Муравьевым» пухленькая дамочка имеет весьма призрачное отношение.
— Тогда вы должны понимать, что судьба отнюдь не случайно привела меня в эту усадьбу, коль она так или иначе связана с родом Вяземских. Это связь поколений, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Я понимаю, — снова послушно кивнула Настя.
Она вспомнила, что Тамара называла Муравьеву закоренелой прозападницей. Елена Станиславовна каким-то образом ухитрилась прожить месяц в Италии и с тех пор считала себя белой костью. Именно поэтому она полагала, что Валерий Васильевич Полосухин должен достаться именно ей, поскольку он тоже жил за границей и умеет ценить европейский стиль жизни и европейскую культуру. Тамара даже процитировала одну свою клиентку, которая якобы своими ушами слышала, как Муравьева говорила:
— Валерий Васильевич ровня мне, а не этим двум провинциалкам, которые слаще морковки ничего в жизни не пробовали.
Под двумя провинциалками, естественно, подразумевались Корягина и Павлова. Себя же, родившуюся в областном центре и пятьдесят лет прожившую в Томилине, Елена Станиславовна провинциалкой, разумеется, не считала, ведь месяц, проведенный в Италии, с лихвой перекрывал все географические нюансы ее жизни. Поездка Павловой в Канаду в расчет отчего-то не принималась, вероятно, потому, что Канада — это все-таки не старушка-Европа.
Наконец-то дело дошло до тех вопросов, которые интересовали Настю. Она еще раз обозначила тему своего исследования и осторожно начала спрашивать про жизнь Елены Станиславовны после выхода на пенсию, а приложив минимум ловкости и обходительности, довольно быстро вывела Муравьеву на рассказы о других членах клуба, в том числе и о тех, которые перестали посещать «Золотой век» после публикации в «Томилинском курьере».
— Лично я ни в какие привидения не верю, — категорично заявила Елена Станиславовна. — Какие-то маньяки, какие-то легенды… Это все полная чушь, деточка. Ну, я бы еще понимала, если бы речь шла о Старой Англии или замках Луары, но у нас-то какие могут быть легенды и маньяки? Откуда им взяться? У нас жизнь такая обыденная, такая серая. Нет, нет и нет, и Галя, и Аида сами виноваты в том, что их убили, вероятно, они кому-то очень насолили. А чему удивляться? Они были такими… конфликтными, если вы понимаете, что я имею в виду. Вот помяните мое слово, они наверняка чем-то кого-то сильно обидели. А те, кто волнуется и верит в глупые легенды, — это просто быдло, которому нечем занять мозги. Но мы-то с вами интеллигентные женщины, деточка, мы-то с вами понимаем, что к чему. Вы бывали за границей? А где? В Италии? И в Германии? Ну, тогда вы тем более должны меня понимать.
После этого разговор самым естественным образом свернул непосредственно на Галину Ильиничну и Аиду Борисовну, потому что должна же была Елена Станиславовна объяснить, какими такими «конфликтными» были убитые и чем они могли кого-то обидеть.
К Галине Ильиничне Корягиной Елена Станиславовна испытывала неприкрытое презрение, которое даже не пыталась как-то закамуфлировать.
— Жуткая особа, просто жуткая, — говорила она. — Привыкла всеми командовать, а сама необразованная, тупая, за всю жизнь ни одной приличной книги не прочла. Такая, знаете ли, горластая, на крик брала, на демагогию, ну, как они там в своей партии привыкли. И всюду лезла, все время тянула одеяло на себя и совершенно не давала вздохнуть нормальным интеллигентным женщинам, если вы понимаете, что я имею в виду. Что с нее взять: плебейка — она плебейка и есть. Вся ее сущность была в ее речи, она через слово повторяла: «А все равно по-моему вышло…», «Вот раньше…», «Вот при советской власти…», «Сталина на вас нету, он бы навел порядок!», «Жалко, у нас нет сто первого километра, как в Москве, выслать бы вас, блудниц».
— Блудниц? — переспросила Настя. — Это кого же?
— Ну как кого? Нас с Аидочкой. Аидочку она порицала за европейскую манеру одеваться.
— А вас за что?
— За любовь к европейской культуре, — фыркнула Муравьева. — Гале, видите ли, казалось, что вся европейская культура — это одна сплошная порнография. Хотя что онй понимала? У нее на все была одна присказка: «Вот в русской живописи все целомудренно, никаких голых баб, а у этих ваших Рубенсов один блуд на уме». Да она ни одного имени, кроме Рубенса, не знала! И такая вот недалекая бабенка умудрилась влюбиться в нашего Валерия Васильевича. Просто прохода ему не давала, стоило ему появиться — и Галя тут как тут. Не знаю, как он, бедненький, это терпел. Вы только подумайте, он такой спокойный, вежливый, надежный, порядочный, вдовец, приличный во всех отношениях человек, если вы понимаете, что я имею в виду, он умеет ценить европейский образ жизни и европейскую культуру, а что Галя про него говорила?
— И что же? — живо заинтересовалась Настя.
— Что у него есть темное пятно в виде эмиграции, он Родину предал и променял на сладкий заграничный пирожок, но осознал, что черный русский хлебушек ему милее, значит, еще не все потеряно и его можно перевоспитать. Вы можете себе представить? Она, понимаете ли, имела на него виды и считала, что из нашего Валерия Васильевича может слепить для себя подходящего мужа. Тоже мне, невеста! Где Валерий Васильевич и где — Галя! Их даже на одну доску ставить нельзя.
«Ну конечно, — подумала Настя, быстро записывая за Муравьевой, — Корягину на одну доску с Полосухиным ставить нельзя, а тебя, значит, можно».
— Чем же она могла так сильно кого-то разозлить, что ее убили?
— Ой, я вас умоляю! — Муравьева картинно воздела руки к потолку, попутно поправив кокетливым жестом прядь волос над ухом. — Галя была обманщицей и интриганкой. Знаете, у нее была квартирантка, так Галя уверяла, что не берет с нее денег, а я уверена, что она врала. Брала она деньги, а перед нами прикидывалась бескорыстной, чтобы Валерию Васильевичу понравиться. Она ведь и серьезных людей обмануть могла. Вот я вам один случай расскажу…
…Собирались праздновать день рождения Елены Станиславовны, которая организовала угощение, надела свой лучший наряд и записалась к парикмахеру на прическу. Тамарочка-то работает в усадьбе всего полгода, а парикмахерская здесь с самого начала была, только другой мастер работал, попроще, конечно, чем Тамарочка, но тоже очень приятная была женщина. Так вот, Елена Станиславовна сделала все для того, чтобы в день своего рождения поразить окружающих своей красотой и элегантностью. И вдруг к ней подошла Галина Ильинична и сказала, что Муравьеву ищет сам Андрей Сергеевич. Муравьева переполошилась, она была уверена, что Бегорский ищет ее, чтобы лично поздравить и вручить подарок. Она помчалась на второй этаж к его кабинету, но дверь была заперта. Она кинулась к Верочке, главному бухгалтеру, но Верочка сказала, что Андрей Сергеевич минут двадцать назад уехал в Москву. Елена Станиславовна не поверила и решила, что Верочка что-то путает, потому что Галина Ильинична всего десять минут назад сказала, что Бегорский ее ищет. Она истово металась по всей усадьбе, заглядывала во все помещения, спрашивала о Бегорском всех, кого встречала на своем пути. Наконец, она догадалась добежать до боковых ворот, через которые въезжали и выезжали машины, и задать вопрос охраннику, который изумленно поднял брови и вполне авторитетно подтвердил информацию Верочки, дескать, хозяин действительно уехал. К тому времени — уже час назад. Тут взмыленная Елена Станиславовна вспомнила про запись к парикмахеру, метнулась в салон, но в кресле гордо восседала Галина Ильинична, которой уже делали прическу. Парикмахер растерянно стала объяснять, что у нее на сегодня полная запись, даже журнал показывала Елене Станиславовне, и в другое время она именинницу принять никак не сможет, а Галину Ильиничну она взяла на стрижку и укладку только потому, что Муравьева вовремя не пришла. Так и вышло, что на своем дне рождения Елена Станиславовна была без прически, с непрокрашенными и неуложенными волосами, а «эта гадина» красовалась с новой стрижкой и нарядной укладкой.