Лена Константина Еремеева не любила и неприязнь свою даже не пыталась скрыть. Настя помнила, что на вопрос о том, кто в усадьбе знает о ее настоящем задании, Бегорский ответил: «Мои жены», то есть Лена должна быть не в курсе и считать ее социологом, поэтому к вопросам о Косте старалась подобраться как можно более незаметно.
— Он мне не нравится, — Лена виновато улыбнулась, но голос ее звучал при этом твердо. — Он двуличный какой-то.
— Почему вы так решили?
— Понимаете, папа собирал для работы в клубе команду единомышленников, и мама как кадровик очень следила за этой политикой, она с каждым, кто приходил устраиваться на работу, подолгу беседовала, чтобы здесь работали только те, кто разделяет папину точку зрения о том, что после выхода на пенсию у человека должен начинаться настоящий золотой век. Это значит, что она и с Костей долго разговаривала, и если она приняла решение его взять, значит, он ей понравился, произвел хорошее впечатление. А он на самом деле стариков не любит.
— Вы уверены? — спросила Настя, быстро записывая ее слова в блокнот.
— Конечно. Я бы не стала говорить, если бы не была уверена. Я это точно чувствую. Он позволяет себе и пренебрежительные высказывания, и очень жестокие шутки в их адрес. Но, заметьте, только в разговорах со мной. А с нашими гостями он белый и пушистый. То есть притворяется. А старики — они же как дети, они доверчивые, все принимают за чистую монету и Костю обожают. Особенно Путилины. Они вообще без него обходиться не могут.
Ага, вот и Путилины забрезжили на горизонте. Интересно, что их связывает с Еремеевым?
— Путилины? — Настя сделала вид, что впервые слышит о них. — Кто это?
— Члены нашего клуба. Костя постоянно вокруг них вьется. И они его все время подзывают: «Костя, наладь нам, Костя, покажи, Костя, у нас не включается, у нас не выключается, у нас вирус, у нас не получается», и так далее.
— Ну и что? — удивилась Настя. — Разве это свидетельствует о чем-то плохом? Наоборот же, хорошо, что у них не получается, но они не бросают заниматься компьютером, продолжают, проявляют настойчивость.
— Наверное, хорошо, — задумчиво кивнула Лена. — Но я, знаете, что заметила? По поводу этих Путилиных Костя никогда не позволяет себе никаких сомнительных высказываний. О ком угодно, только не о них. Похоже, он метит куда-то.
— Куда именно? — не поняла Настя.
— Например, в наследники, — усмехнулась молодая женщина. — Путилины — люди небедные, деньги у них есть, вот Костя и подмазывается к ним. Уж не знаю, на что он там рассчитывает, на наследство или просто на вспомоществование, но это очень заметно и очень противно. Не удивлюсь, если узнаю, что они ему уже сейчас подкидывают деньжат.
«Или деньжат, или какие-то загадочные пакеты», — мысленно дополнила Настя.
А что, если конструкция чуть более сложная? Кто-то из супругов Путилиных — потомок Румянцевых, а Костя — их сообщник? Вопросов все больше, а ответов все меньше.
Напоследок Настя спросила у Лены о гостях, проживающих на втором этаже главного дома, в гостиничных номерах. Оказалось, что все трое — два друга и дама-профессор — заехали в усадьбу уже после Нового года, стало быть, к разбитому зеркалу и разбросанным волосам отношения иметь не могли. Ну и ладно, больному легче, значит, остаются охранники, Еремеев, эмигрант Полосухин и завхоз Беляков.
* * *
— Заходите, — донесся из-за двери голос Тамары, — не заперто.
Настя вошла в апартаменты Тамары и огляделась. Хозяйки не было видно.
— Идите сюда, — раздалось откуда-то справа, — я здесь, в мастерской.
В этой комнате Настя еще не была, до этого Тамара принимала ее в гостиной. Дверь направо из прихожей была распахнута настежь. Тамара стояла перед мольбертом и писала акварелью. Комната была на удивление светлой, угловой, с четырьмя окнами, выходящими на юг и на восток.
— Вы еще и рисуете?! — не сдержала восхищения Настя. — Можно посмотреть?
— Да ради бога.
Тамара отступила назад и полюбовалась на свою работу. Настя подошла ближе, рассматривая незаконченный рисунок женщины в старинном платье и с замысловатой прической.
— Красиво, — сказала она искренне.
— Спасибо, рада, что вам нравится. Это эскиз к новому спектаклю, который мы будем ставить.
— А шить тоже вы будете?
— Конечно.
— Просто удивительно, вы и шьете, и рисуете…
Настя оглянулась и заметила на стенах вышивки в рамках.
— …и вышиваете. Как вас на все хватает?
Тамара посмотрела на нее с удивлением и недоверием.
— Ну а как же, Настенька, нельзя жить только профессией. Вы сами разве ничего не делаете такого, что выходило бы за рамки вашей работы?
— Нет, — призналась Настя со смехом, — я только пользовалась иностранными языками, переводила за деньги во время отпусков, да и то уже много лет этого не делаю.
— Почему?
— Потому что переводчиков и без меня достаточно, сейчас знание языков — не проблема, не то что в начале девяностых.
— Ну а шить? — продолжала допытываться Тамара. — Вышивать? Вязать? Готовить? Вы хоть что-нибудь делаете для собственного удовольствия?
— Нет, — Настя покачала головой, — я всю жизнь для собственного удовольствия работала, больше я ничего не умею.
— Ну а теперь, когда ваша работа закончилась?
— Я нашла себе другую, почти такую же.
— А когда и она закончится? Вы не можете раскрывать преступления до самой смерти, существует предел физических и интеллектуальных возможностей человека, который никто не отменил. Да, вы можете еще много лет сохранять прекрасную форму, и дай бог, чтобы так оно и было, но мало ли что может случиться? И вы не сможете больше заниматься тем, что вы любите и умеете. Что вы станете делать?
Действительно, что она станет делать, если нельзя будет заниматься любимой работой? Хороший вопрос. А ответ на него звучит очень грустно.
— Наверное, я тогда умру, — тихо сказала Настя.
Тамара аккуратно поставила кисти, вытерла руки тряпкой.
— А вот это неправильно, — строго произнесла она. — Вы, Настенька, живете на одной ноге.
— На одной ноге? — в изумлении переспросила Настя. — Это как?
— А так, что ваша единственная нога, ваша единственная подпорка в этой жизни — это ваша работа сыщика. Отними у вас эту работу — и вы рухнете, как будто из-под вас выдернули опору. Всегда надо иметь как минимум две ноги, тогда вы не упадете, а лучше три или четыре. Вам надо обязательно чем-то заниматься, помимо своего сыщицкого дела.