Меня захлестнули гнев и обида. Однако умом я понимал, что происходит, потому преодолевая отвращение, я подошел и прижал ее к себе. Девушку бил озноб, и я кожей чувствовал, как ей противно прикосновение моих рук. Однако она смогла пересилить себя, и сама обняла меня и прижалась лицом к груди. И удивительное дело, вспышка гнева начала гаснуть. Ее тело, запах были мне еще неприятны, но не до такой степени, чтобы оттолкнуть от себя. Она тоже обмякла, ласково погладила мне спину и попросила:
— Помоги мне, держи меня крепче. Мы с тобой сможем его победить!
Я испытал невольное уважение к силе ее характера, после чего почувствовал к ней прилив нежности.
— Какая ты! — только и смог произнести я.
Маша поняла, что я имею в виду, и потянулась ко мне губами.
Нас опять будто взорвало. Будто не было до этого многочасового марафона страсти и все случилось первый раз. Кажется, любовь безоговорочно победила ненависть.
— Нужно отсюда уходить, — сказала княжна, когда мы уже окончательно обессиленными отпали друг от друга. — Я долго так не выдержу.
Я догадался, что она имеет в виду не наши отношения, а свои непрестанные смены настроения. Меня самого испугала недавняя вспышка ненависти. Оказалось, что и я подвержен гипнотическому воздействию. В этот раз я ему смог противостоять, но что может случиться в следующий? Со страхом я подумал, что Урусов, при удачном для себя раскладе, вполне сможет заставить кого-нибудь из нас наложить на себя или друг на друга руки. Наша психика слишком тонкая и непонятная вещь, чтобы ей рисковать.
— Уйдем, как только стемнеет, — согласился я, — компас у нас есть, направление известно. Как-нибудь выберемся. Давай немного отдохнем и начнем собираться.
Маша вздохнула и покаялась:
— Это я тебя втянула в наши семейные дела. Наверное, ты меня теперь проклинаешь.
— Ничего, — невесело засмеялся я, — зато мы пережили, как говорится, незабываемые мгновения. Ты не жалеешь, что у нас это случилось?
— Не знаю, — помедлив, ответила она, — сейчас, нет, но потом, наверное, буду жалеть. Ведь то, что мы делаем — это блуд и прелюбодеяние. К тому же мы с тобой не ровня, и ты женат, значит, мы никогда не сможем быть вместе.
Ответить мне было нечего. Впрочем, на этот раз никаких угрызений совести у меня не было. Повод для нашей близости был слишком очевиден.
— Скоро ты выйдешь замуж, и забудешь меня, — перевел я разговор в другую плоскость. — Как-нибудь встретимся на балу, и я спрошу о тебе: «Кто там, в малиновом берете с послом испанским говорит?»
— Не знаю никакого испанского посла, я ведь тебе говорила, что мы никуда не выезжаем.
— Какие твои годы, еще успеешь стать светской дамой и блистать в свете, — пообещал я.
Маша долго молчала, потом напомнила:
— Уже темнеет, нужно собираться. Ты поможешь мне одеться? Я, наверное, кажусь тебе глупой?
— Ну, в глупости тебя заподозрить трудно, — вполне искренне ответил я, — скорее в сибаритстве. Но это не твой грех, а всего вашего класса. Зато дворянство всего за один век смогло создать великую русскую культуру. Так что еще неизвестно, что лучше, уметь подметать пол или писать великие книги.
При посильной помощи княжны, мы за какие-то полчаса справились с ее туалетом.
— Как я выгляжу? — опасливо спросило девушка, когда я застегнул на ней панталоны и помог надеть сюртук.
— Прекрасно. Из тебя получился такой красавчик, что ни одна барышня не устоит, — вымучено улыбнулся я. — Смотри, никому не разбей сердце!
На самом деле, метаморфоза не удалась. В мужском платье княжна выглядела слишком женственно. Скрыть ее высокую грудь и округлые бедра под обтягивающей одеждой не удалось. При желании определить ее пол было несложно.
Маша покрутилась на месте, пытаясь себя лучше рассмотреть, осталась недовольна своим видом, но смирилась.
— Теперь остается надеть плащ, и можно будет выходить, — сказал я. — Скоро станет совсем темно. Я пойду, рассчитаюсь с мужиками.
Наученный предшествующим опытом, я скрытно вышел наружу. На месте сторожевого поста горел все тот же, что и раньше чахлый костерок. Я пошел к нему, прикрываясь деревьями и соблюдая предельную осторожность. Уже вблизи увидел, что возле огня темнеют не два, а четыре силуэта. Судя по шапкам, все крестьяне. Лишние люди мне не понравились, но опасаться мужиков резона не было, и я подошел к ним почти вплотную. Стало слышно, как потрескивают сучья и неспешный разговор караульных с гостями.
— Сказываю вам, что никакие они не хранцузы, а такие же, как и мы, крещеные, — объяснял говорливый мужик.
— А чего им зимой в лесу делать? — возразил незнакомый голос. — Мучной барин велел, как увидим кого чужого в лесу, сразу и стрелять. А грех он на себя возьмет.
— Не будешь ты, Калистратка, тут самоуправничать, — сердито сказал второй караульный. — Нас барин подрядил его оборонять, мы свое обещание сдержим. Шли бы вы своей дорогой.
— Мы-то пойдем, — вмешался в разговор новый участник, — только что барин на это скажет? Прикажет отведать батогов, не то запоешь!
Мне этот спор не понравился, и я решил в него вмешаться. Подошел сзади и сильно хлопнул говорившего крестьянина по плечу. Мужик от испуга даже присел.
— Вы что здесь делаете! — набросился я на пришлых. — Вам велели французов ловить, вот и ловите. Нечего возле чужих костров греться!
— Мы барин, чего, мы ничего, — забормотали мужики. — Мы так просто, без умысла. Смотрим, огонь…
— Вон отсюда! Они еще оправдываться будут! — рявкнул я начальственным голосом.
Как всегда в России, наглость и грубость возымели свое действие, и гости, треща сухими сучьями, бежали в ночь. Мои сторожа тоже оробели, не понимая, что на меня нашло.
— Вот вам по рублю, — сказал я, протягивая по монете. — Довольны?
— Ладно, — сказал словоохотливый, принимая серебро, — пусть, сойдет. Мы люди маленькие, нам не привыкать.
— Что уж там, — горько вздохнул второй, — по рублю, так по рублю.
Я не понял, чего они от меня ожидали, может быть чего-то необычного, сразу ста тысяч, но и я от них благодарности не дождался. Впрочем, за что? Заставил за малую плату несколько часов мерзнуть в зимнем лесу.
— Через час можете забрать в избушке свои ружья. Знаете что такое час?
— Как же не знать, мы не темные, свое понятие имеем, — обиженным тоном, ответил молчаливый.
Я забрал свой топор и собрался уйти, но меня остановил словоохотливый:
— Барин, ты топор бы оставил, что нам теперь, до утра без костра мерзнуть?
Я, было, засмеялся, но тут же устыдился своего высокомерия. Откуда крепостным мужикам было знать, что такое час, когда они часов и в глаза не видели.