— Почему маленький? Ему, если не ошибаюсь, уже лет тринадцать.
— Неужели?! Да, в общем, так и должно быть… Родился он в восьмисотом, сейчас двенадцатый…
— Ну, чего ты Григорьич так убиваешься? Натешишься еще со своей Алевтинкой. А портниху-то, как зовут? Ты, вроде, говорил, Любой?
— Любой…
— Ишь ты, — мечтательно сказал Иван, — Значит, Любовь! Имя-то, какое приятное!
— Ты, это, губы зря не распускай, тоже мне, романтик любви. Как, кстати, твоя Марфа Оковна?
— Чего ей сделается, жива, здорова. А вот, что я тебя хочу спросить, Алексей Григорьевич, как это вы вдвоем с одной Алевтиной будете жить? Не рассоритесь?
День клонился к вечеру. Мы сидели в моей комнате, и я пытался выжать из Ивана хоть что-нибудь толковое. Однако преуспеть в этом, было не суждено. На все вопросы он отвечал предельно кратко и однотипно.
— Расскажи, как ты жил все это время? — спрашиваю, скажем, я.
— Жил себе и жил, чего там рассказывать, ничего особенного, — отвечает он.
— Когда мы с тобой расстались, как тебе удалось спастись?
— Так, когда это было, я уже и запамятовал!
— А как ты нашел свою Марфу?
— Ты же сам рассказал, где мне ее искать, там и нашел.
— Да, разговорчивым ты не стал, это уж точно, — наконец, подытожил я наш бестолковый разговор.
— Так что попусту языком молоть? Слова — серебро, а молчание — золото. Это вы господа привыкли болтовней заниматься, а нам простым людям, нужно дело делать!
— Да, очень уж ты простой, как я погляжу, проще не бывает, — сказал я. — Тоже мне, почвенник нашелся. Кто тебе мешает выучиться, на службу пойти, стать хоть графом, хоть князем? Посмотри, сейчас многие мальчишки, уже в двадцать пять лет стали генералами, а ты за двести едва грамоту уразумел.
Кстати, меня очень удивляла особенность этой своеобразной «долгожилой» расы оставаться на самом низу социальной лестницы. Тот же Иван был человеком смелым, неглупым, предприимчивым, но вместо того чтобы как-то рационально построить и использовать свою неимоверно долгую жизнь, действительно чему-то выучиться, сделать, наконец, карьеру, только и делал, что бегал от всевозможных гонений и противников. А его жена, с которой я познакомился в начале двадцать первого века, за двести с лишним лет жизни, не удосужилась научиться толком читать и писать.
— А зачем мне высовываться? — ответил он. — Мне и так хорошо. Да и не любо мне по кривде жить.
— Ну, не все же власть имущие по неправде живут, — без большой уверенности сказал я. — Среди них есть и честные люди.
— Много?
— Ну, этого я не знаю, не подсчитывал. Только думаю, достаточно. Иначе на свете жить было бы нельзя.
— Блажен, кто верует, — посмотрев на меня совсем по-другому, чем раньше, усмехнулся Иван. — Только я что-то таких хороших не встречал.
— Ладно, может ты и прав, все равно мы с тобой человечество не исправим, самим бы людьми остаться. Давай думать, что нам делать дальше.
— А что здесь особенно думать. Как совсем стемнеет, поедем в Сосновку, остановимся у старосты. Я с ним познакомился, он нас на постой пустит. После полуночи пойдете с той Марьей к избе, в которой ее брат живет, она взлетит и бросит в печную трубу бомбу. Дождемся, как изба повалится и сгорит, а потом отправимся в Троицк.
— Что-то у тебя все слишком просто получается. Тот человек, Марьин брат, может слишком многое, если он нас почует, то загипнотизирует, — я увидел, что Иван этого слова не понял, объяснил по-другому. — Он наведет на нас порчу и заставит убить друг друга.
— Ты мне это уже говорил. Для того-то и нужна княжна Марья. Она одна сможет с ним совладать.
— Понятно, я тоже так думал.
— Ну, да, ты сам мне об этом и говорил, — опять он начал путаться с моим раздвоением. — Да, не бойся, ты сам сказал, что все получится.
— Дай то Бог, ты пока посиди один, а я схожу к княжне.
— А та портниха с нами поедет? — остановил он меня вопросом в дверях.
— Люба? Вот черт, — ругнулся я, вспомнив свое обещание вывезти девушку из имения. — Я обещал взять ее с собой, но думаю, в таком деле она будет лишней.
— Ну, почему же? — невинно удивился Иван. — Ты сам сказал…
— Потом расскажешь, что я тебе еще наговорил, — не стал слушать я, и пошел к княжне Марье.
Она была одна, сидела в кресле и о чем-то думала.
Я вошел и сказал, что нам нужно поговорить. Она на меня, мягко говоря, не отреагировала и только после повторного обращения, повернулась.
— Да, конечно, — сказала Маша, загадочно улыбаясь. — Садитесь, Алексей Григорьевич.
Мы были одни, и такая официальная форма обращения могла говорить только о том, что княжна не хочет вспоминать нашу былую близость. В этом я был с ней солидарен, теперь, когда стала реальной встреча с женой, мне тоже хотелось забыть о некоторых эпизодах своей биографии.
— Ко мне приехал человек, — сказал я, садясь напротив нее, — сегодня мы будем кончать с твоим братом.
— Уже сегодня? — рассеяно переспросила она. — Что же, значит, так тому и быть. Бог вам в помощь.
— Нам, — поправил я, — ты в этом тоже будешь участвовать. — Мы скоро отсюда уезжаем.
— Я? Почему я? Мне и здесь хорошо.
Я удивленно на нее посмотрел. Что-то в ее лице было необычное. Княжна выглядела блаженно равнодушной и какой-то расслабленной. Было, похоже, что она опять попала под гипнотическое воздействие.
— Ты не хочешь уезжать отсюда или тебе жалко брата? — спросил я.
— Не знаю, мне здесь так хорошо, что я, — она задумалась, видимо, не зная как объяснить свое состояние, и построила фразу по-другому. — Зачем куда-то ехать и так все наладится.
— Не уверен, — сказал я, встал и запер входную дверь на задвижку.
— Что вы собираетесь делать? — тревожно спросила она.
— Лечить тебя, чтобы пришла в себя. Похоже, что брат опять наслал на тебя свои чары, — ответил я, взял ее за руку и повел к постели.
— Как лечить, как раньше? — равнодушно, поинтересовалась она.
— Да, другого выхода нет. Главное дело должна совершить ты.
— Но я люблю не вас, а другого человека, — сказала Маша, вяло пытаясь меня оттолкнуть.
— Я тоже, люблю другую женщину, — сообщил я, укладывая ее на кровать, — но, кажется у нас с тобой, нет другого выхода.
— А если Петя узнает? — все в той же сонной манере, спросила она, потом заинтересовалась. — А мне будет приятно?
— Может быть, — безо всякой уверенности пообещал я. — Закрой глаза и ни о чем не думай.