Оставаясь настороже чтобы случайно не получить удар кинжалом в бок, я подошел к лавке на которой лежал раненый герой.
— Что вас беспокоит? — спросил я, прикладывая ему руку ко лбу.
— Теперь ничего, — упавшим голосом ответил он. — Я думал, вы наши уланы и хотел наказать вас за предательство!
— Понятно, а как себя чувствует ваш товарищ?
— Он без памяти, боюсь, скоро умрет.
— Ладно, раз уж мы пришли, попробую ему помочь, — сказал я, переходя ко второму раненому.
Староста, каким-то образом догадавшись, о чем у нас был разговор, ко мне не подходил, деликатно покашливал, стоя за спиной. Когда я кончил возиться со вторым драгуном, покаянно сказал:
— Видать, барин, промашка получилась. Понятное дело, ошибиться каждый может.
— Сколько он тебе заплатил, можешь мне не говорить, — сказал я, — только объясни, как вам с ним удалось договориться?
— Так что ж тут объяснять? На пальцах и договорились. Я-то, по простоте своей, подумал, что он хороший человек, денег не жалеет, вот и решил поспособствовать.
— Понятно, а теперь у тебя открылись глаза. Ладно, веди нас на постой, а то мой товарищ устал ждать.
Мы опять вышли на деревенскую улицу. Я попытался вернуть себе прежний энтузиазм, но настроение испортилось. Матильда, догадываясь, что я расстроен, взяла за руку и шла, стараясь, по возможности, лишний раз прикоснуться бедром. Это почему-то помогло и скоро я начал думать, что жизнь, в конце концов, не так уж и плоха и не все люди сволочи. И вообще, самое главное в жизни, это любовь. Неважно к кому или чему: родине, императору или женщине.
— Вот та самая изба, понятное дело, и есть, — сказал наш поводырь, останавливаясь возле раскрытых ворот, — думаю, будете премного довольны.
На этот раз все было, так как он обещал. Изба оказалась протопленной и чисто выметенной. На столе нас дожидался ужин: крынка парного молока и теплый пирог с капустой. Рядом со мной была желанная женщина…
Что еще нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым? Здесь для этого было главное, тепло, кров, пища и, надеюсь, любовь. Пусть даже на один краткий миг.
Староста, убедившись, что к нашему приходу подготовились, простился и ушел. Мы, наконец, остались одни. Почему-то между нами на какое-то время возникла неловкость. Я, чтобы чем-то почувствовать себя в своей тарелке, отцепил саблю, повесил на гвоздь уланку и, только после этого, подошел к столу. Матильда тоже избавилась от оружия, села на лавку и вытянула вперед ноги в промокших сапогах. Пока мы оба не произнесли ни слова.
Посидев с закрытыми глазами, она словно очнулась, чему-то улыбнулась и поправила оплывшую свечу. Огонек стал чуть ярче и его слабый ее неровный свет заплясал по темным, бревенчатым стенам.
— Налей мне, пожалуйста, молока, — попросила она, откидываясь на стену.
Я быстро наполнил кружки и одну поставил перед ней. Потом разрезал на куски пирог. Она молча наблюдала за мной, когда я кончил, сказала:
— Давай ужинать.
— Может быть, снять с тебя сапоги? — предложил я. — А то они до утра не просохнут.
— Сними, — согласилась она, протягивая ногу.
Я стянул с нее сапоги и разулся сам. Теперь нам обоим стало как-то свободнее.
Потом мы ели пирог и пили молоко. Мне за весь день перепал спонтанный утренний завтрак, и закуска перед обедом, прерванная нападением драгун, потому я на совесть работал челюстями. Матильда, похоже, совсем не боялась поправиться и не отставала от меня. Правда и то, что пирог оказался на редкость вкусным. Общими усилиями, мы его почти уговорили.
— Хорошо-то как, — сказал я, — чувствуя опьянение от тепла и пищи. — Ты сыта?
— Да, но еще кусочек съем, — ответила она. — У жизни в деревне есть свои преимущества. Вот приедем в мое имение, я тебя таким вкусными разностями накормлю…
Я подумал, что пока мы туда доберемся, десять раз успеем протянуть ноги. Потом допил молоко и красноречиво посмотрел на лавку. Самое время было ложиться.
— Знаешь, что я сейчас хочу больше всего на свете? — спросила Матильда.
Я предположил, но вслух ничего не сказал, пожал плечами.
— Больше всего на свете я хочу спать! — сказала коварная француженка, сладко зевая. — Ты не обидишься, если я лягу?
— Конечно, ложись, — сухо ответил я, к слову вспомнив две строки из стихотворения Евгения Евтушенко:
По ночам, какие суки бабы,
По утрам, какие суки мы.
— Ты тоже не задерживайся и ложись, — посоветовала Матильда, — когда нам еще удастся выспаться!
Мне осталось только злорадствовать, когда ночью, в деревне ударили в набат. Я еще не спал, лежал на жесткой лавке и копил обиды против женского коварства. Матильда проснулась и спросила, что случилось.
— Пожар или французы, — холодно ответил я.
— Ты на меня за что-то сердишься? — удивленно поинтересовалась она.
Я не ответил. Она повозилась на своем ложе, хихикнула и жалостливо сказала:
— Бедненький, обиделся!
Я промолчал, встал и от лампадки зажег свечу. Матильда, явно развлекаясь на мой счет, за мной наблюдала. С улицы послышались крики.
— Пойду, посмотрю, что случилось, — сказал я и начал одеваться.
Пузырева тоже встала и начала разбираться со своим снаряжением. Я, даже не глянув, в ее сторону, оделся и вышел наружу. В стороне господского имения полыхало зарево. Мимо нашей избы по дороге бежали крестьяне. Кто-то вдалеке истошно прокричала страшное слово: «пожар».
— Где пожар? — спросила Матильда, подойдя ко мне. Она встала рядом и слегка прижалась плечом.
— Похоже, что в имении, — ответил я, незаметно отстраняясь.
— Там ведь Федор Васильевич! — испугано воскликнула она. — Вдруг с ним что-нибудь случилось!
— Вряд ли, сколько я помню, он умрет еще не скоро, — сказал я.
— Ты знаешь, когда? — быстро повернулась она ко мне и попыталась заглянуть в глаза. Я едва различил светлое пятно ее лица с темными провалами глаз. Едва удержался, чтобы ее не поцеловать и ответил нарочито равнодушно:
— Нет, но точно не сегодня, — и чтобы не нарываться на подобные вопросы в будущем, добавил. — Людям времени своего смертного часа лучше не знать, иначе жизнь превратится в ад, придется считать каждую минуту. Ты бы хотела знать, когда умрешь?
Матильда подумала, и покачала головой. Я этого в темноте видеть не мог, но представил, как она это делает и, похоже, не ошибся.
— Нет, наверное. Я смерти не боюсь, больше боюсь старости, — добавила она. — Молодость так быстро проходит…
— Смотри, как сильно горит! — вернул я разговор в прежнее русло.