Генерал за нами наблюдал и о чем-то разговаривал с Ренье. Когда дуэль завершилась, я слегка поклонился противнику и подошел к избитому мужику, с которого все и началось. Он по-прежнему стоял на своем месте, сгибаясь под непомерным грузом. Ни слова не говоря, я снял с его плеч узлы и выбросил их на обочину. Гренадер дернулся, было вслед за своим достоянием, но, покосившись, на наблюдающего за ним генерала, подобрал саблю, вложил ее в ножны, отдал честь, круто повернулся и, не оглядываясь, пошел вперед по дороге.
Крестьянин, мне кажется, так толком и не понял, что произошло. Он глупо таращил глаза, оглядываясь на стоящих вокруг людей и освободившимися руками отирал залитое кровью лицо. Я тронул его за плечо и показал головой на лес. Мужик низко поклонился, цепко на меня посмотрел, хитро подмигнул и все с тем же, что и раньше, тупым выражением лица, неспешно направился к деревьям.
— Господин лейтенант, — подозвал меня генерал, — подойдите сюда.
Я, как и полагается в армии, бегом выполнил приказ, подскочил к карете и вытянулся по стойке смирно.
— Почему у него такая странная одежда? Где форма? — спросил генерал у всезнающего Ренье.
— Сняли русские, пока он был без сознания, — доложил, не задумываясь, сержант. — Пришлось одеться в то, что нашли в обозе.
— Пусть он переоденется сообразно своему званию, — обращаясь не ко мне, а к Ренье, приказал он, — и вы оба явитесь ко мне в штаб.
— Прошу прощения, мой генерал, но лейтенант служит в пятом корпусе…
Тот сразу понял проблему и разом ее решил:
— Хорошо, он может пока носить нашу форму.
Пока происходили все эти события, пробка немного рассосалась, и людской поток опять двинулся в путь. Генеральские форейторы кнутами и проклятиями очистили перед собой дорогу, и украшенный гербами экипаж ускакал вперед. Мы с сержантом возвратились в повозку. После нервного напряжения он побледнел, выглядел не очень хорошо, однако настроение у него было отличное.
— Видал? — с довольной улыбкой, спросил меня Ренье. — Представляешь, принц Эжен даже помнит меня по имени! Когда мы с ним…, — начал он свой очередной бесконечный рассказ.
Я согласно кивал, но думал совсем о другом. Теперь, когда, ко мне, наконец, вернулась память, и я понял, как мог здесь очутиться, настроение сразу же исправилось, Оказалось, что это очень приятное чувство: осознавать себя не «субстанцией», а человеком с прошлым и, надеюсь, будущим.
Наша фура медленно пробиралась по грязной, разбитой дороге. Пара худых понурых лошадей с натугой тянула тяжелую повозку, в которой кроме нас с возчиком ехали еще трое раненых. Я, делая вид, что слушаю болтовню сержанта, вспоминал последние дни своей жизни и обстоятельства, благодаря которым опять попал в чужое время.
Авантюра, закончившаяся перемещением во времени, началась чуть больше года назад. Тогда я познакомился с необычной женщиной, и она уговорила меня участвовать в необычном эксперименте. Можно сказать, не ведая, что творю, я по старому сгнившему мосту перешел обычную реку, которая оказалась к тому же рекой времени. С этого все и началось. Сначала я попал в самый конец восемнадцатого века, где вполне прилично устроился. Однако обстоятельства оказались сильнее моего желания тихо и достойно жить частной жизнью. На меня, говоря современным сленгом, «наехали» какие-то сектанты и пришлось, спасая жизнь, включиться в борьбу. Удача оказалась на моей стороне и я не только отбился, но взял в качестве трофея драгоценную старинную саблю из индийского булата, на которую покушались итальянцы.
Опять-таки, не без участия неведомых мне и, главное, непонятных сил, убегая от опасности, я попал сначала в середину девятнадцатого века, оттуда в двадцатый…
В каждом деле, как говорится, «лиха беда начало». Как только ты отказываешься от определенного стандарта поведения, привычных реалий бытия, неминуемо в жизни меняется все. Для этого даже не обязательно иметь машину времени, стоит только просто захотеть. Желающие могут сами провести простейший эксперимент, например, сказать своему начальнику, что они о нем думают. Или объяснить теще (свекрови), где хотели бы ее видеть. Не менее впечатляющих результатов можно добиться, оскорбив представителя власти «при исполнении». Мигом жизнь изменится до неузнаваемости, станет если и не более яркой, то крайне насыщенной переживаниями и событиями.
Примерно в таком положении я и оказался. Мотался из эпохи в эпоху, влюблялся, кутил, бился с негодяями всех мастей, и, что удивительно, такой образ жизни мне, в конце концов, понравился. Одна мысль о возвращении в нашу упорядоченную, скучную реальность с ее скромными радостями и маршрутами: дом-работа-дом, постоянным проблемами с деньгами, жильем, родственниками, соседями, начальством, властями, начала вызывать идиосинкразию.
Как точно по поводу нудного, обыденного существования сказал Владимир Маяковский в стихотворении на смерть Сергея Есенина:
А, по-моему,
осуществись
такая бредь,
На себя бы раньше
наложил руки.
Лучше уж
от водки помереть,
чем от скуки!
Если рискуешь жить ярко, высовывать голову из толпы, то не ропщи, когда по ней будут норовить ударить все, кому не лень. Вот по моей голове так и били. Как обычно бывает при активном образе жизни, скоро у меня появилось очень много недругов. Причем таких могущественных, что когда я попытался из начала семнадцатого века вернуться в свое время, меня обманули, как ребенка, и забросили на расправу в середину двадцать первого.
Вот с этого эпизода и следует начать рассказ о последнем насильственном перемещении во времени, окончившимся глубоким обмороком, амнезией, лесом и натуральными французами, причем не нынешними цивилизованными, скромными европейцами, дуреющими от скуки упорядоченной жизни, о которых другой замечательный русский поэт Иосиф Бродский сказал исчерпывающе точно:
По Европе бродят нары
в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно
на застенчивое быдло.
Эти упрощенные современные европейцы принципиально отличаются от нас, россиян, людей, как правило, многогранных, талантливых и неординарных, может быть и мало знающих, но зато имеющих обо всем на свете собственное мнение. Правда, и это нельзя не признать, редко чем-либо подтвержденное.
Однако в 1812 году европейцы еще не состарились, не погрязли в бытовом комфорте, и с радостью склонились перед удачливым авантюристом, пообещавшим им, как и большинство подобных ему вождей, каждому собственную химеру счастья.
Эти французы, итальянцы, португальцы, поляки и другие представители большой Европы, принужденные служить под знаменами империи, представляли «Великую», или в другом переводе «Большую» армию Наполеона Бонапарта. Ощущение коллективной силы и воинского братства обычно привлекают многих людей, предпочитающих о целях и результатах своих действий просто не думать.
Мне, человеку, рожденному в конце двадцатого века, такое романтическое отношение к политике и вождям просто не присуще. Причем, отнюдь, не благодаря собственному разуму. Такова моя эпоха и мне, представителю своего времени, немного циничному, относящемуся к философским идеям и национальным героя с большой долей иронии, преклоняться перед кумирами, опять-таки говоря сленгом, просто «влом». Потому-то я, не идя ни под чье начало, бился в одиночку против всех своих недругов.