— Говорят, были какие-то иноземцы у царя Бориса, да государь им народ лечить не дозволял. Нынче же про них и не слышно. Знахарку позвала и попа, соборовать.
Иван был в жару, без сознания — бредил своей любезной. Священник, отслужив молебен, уже ушёл, оставив после себя запах ладана. При умирающем была только знахарка, чистенькая старушка с испечённым годами лицом, и дворовая девушка. Лежал Опухтин на животе под свежеснятой бараньей овчиной. Таким простым способом обычно лечили множественные повреждения тканей кожи после порок.
Я осторожно обнажил его спину. Судя по всему, пытали парня очень жестоко. Кожи на спине практически не осталось, синюшно смотрелись разорванные, оголённые мышцы. Похоже, что до сих пор он держался исключительно на нервной энергии. Я сделал необходимые распоряжения, и пока для меня кипятили воду промыть и дезинфицировать раны, занялся своим шарлатанским лечением.
Знахарка, отойдя в сторону, молча наблюдала за моими действиями. Опухтина вместе с дворовой девушкой жались в углу, мать крестилась и тихо плакала.
Уверенности в том, что я смогу помочь Ивану, у меня не было. Тюремная грязь попала в раны, и у пария, кажется, начинался Антонов огонь, иначе говоря, гангрена, общее заражение крови. Для спасения ему нужны были сильные антибиотики или необыкновенное везение.
Возился я долго, почти до обеда, и вымотался так, как будто проработал сутки без отдыха и сна. Однако, по моим интуитивным ощущениям, небольшой прогресс в состоянии больного всё-таки наметился.
— Ты, батюшка, никак колдун? — спросила меня знахарка, когда я присел отдохнуть у окна.
Вопрос был весьма дурного свойства. Понятно, что конкуренты никому не нравятся, но обвинять лекаря в колдовстве было слишком. За такое запросто могли отправить человека на костёр.
— С чего ты, бабушка, решила? — доброжелательно спросил я.
— Руками дьявола прельщаешь, крестом брезгуешь… — начала перечислять старуха мои ереси и злодейства.
Я внимательно рассмотрел старую каргу. Ее возраст в полутёмной комнате определить было сложно, но выцветшие глазки были хитрые, умные и пронзительные.
— Я руками не дьявола прельщал, а Господа призывал наложением.
Старуха язвительно усмехнулась и поглядела на меня снисходительно, насмешливо:
— Какой колдун в ереси признается… — произнесла она реплику «в сторону», ни к кому конкретно не обращаясь, и отвела взгляд.
«Ну, держись, старая ведьма, — сердито подумал я, — посмотрим, у кого демагогия круче».
— А ты, бабушка, никак из ведьм будешь? — ласково глядя на знахарку, поинтересовался я. — Везде своего нечистого чуешь?
— Я, касатик, целю молитвой, травами и благословением Николы Угодника!
— Ишь ты, знать у тебя Угодник старше Господа? — испуганным голосом спросил я.
Такая постановка вопроса знахарку немного смутила.
— Почто старше, я всё делаю благословением Божьим.
— Не знаю, не знаю, — ни к кому конкретно не обращаясь, добавил я, — только думаю, как бы не было в том ереси и смертного греха.
Умная старуха смекнула, что при занятиях медициной обвинить в связи с дьяволом можно кого угодно, и попыталась пойти на мировую:
— Так ты, боярин, значит, святой водой и наложением рук лечишь?
— Лечу я только молитвой и именем Господа нашего, — постным голосом сообщил я и картинно перекрестился на иконы.
Кстати сказать, положение знахарки было более шаткое, чем моё. У меня в заступниках был пока не свергнутый царь, к тому же религиозные фанатики женщин преследовали за «ересь» значительно чаще, чем мужчин. Не знаю, просчитала ли всё это старуха, но отношение её ко мне тут же переменилось. Мы вполне мирно обсудили состояние больного, и я признал, что её травяные сборы и настойки вполне пригодны для лечения таких тяжёлых болезней, как у Опухтина.
— А теперь мне в Кремль нужно ехать, — сказал я под конец разговора, — меня государь ждет.
Знахарка окончательно смутилась и начала восхвалять мои, безусловно, выдающиеся профессиональные и человеческие качества. Однако это не дало мне возможности от гордости раздуть щеки и ощутить себя великим человеком. Хотя, чего лукавить, очень хотелось искупаться в потоках сладкой лести. В конце концов, кому не мила народная любовь! Однако я сумел взять себя в руки и спросил у старухи, есть ли у нее надежное любовное приворотное средство.
— Как же, голубь мой сизокрылый, — обрадовалась она возможности сослужить службу сильному мира сего, — дам тебе такой знатный настой, девка выпьет, навек присушится!
— Нет, мне бы что-нибудь такое, чего пить не нужно. Ну, там ладанку или амулет.
— Есть, все есть, — опасливо оглянулась она по сторонам, хотя мы были одни, разговаривали во дворе перед домом. — Только сила в ней слишком большая. То не простая ладанка, в ней ноготь великомученицы Варвары.
Сколько я помнил, эта популярная в народе великомученица спасает от внезапной и насильственной смерти, от бури на море и от огня на суше, а имеет ли отношение к любовным отношениям, не знал.
— Ладно, — согласился я, — давай твою ладанку, посмотрю, как она поможет.
Знахарка, умильно улыбаясь, добыла за пазухой кожаный мешочек на прочном сыромятном ремешке и, перекрестившись, подала мне. Я повесил его на шею и протянул ей ефимку.
От такой неожиданной щедрости старуха растерялась. От «друга» царя она могла рассчитывать на что угодно другое, только не на плату. От удовольствия у нее на глаза навернулись слезы.
— Господь тебя храни, сынок, — вполне по-человечески сказала она, — если будет во мне нужда, только позови, сослужу тебе службу. Мы люди хоть и маленькие, но в Москве многое можем.
Мы с ней раскланялись, и я вернулся в дом проститься с Опухтиными. Анна Ивановна после перенесенных потрясений сидя спала возле ложа сына, бодрствовала одна холопка, девушка в почтенном возрасте с рябым лицом. Я не стал будить хозяйку, попрощался со служанкой и поехал в Кремль.
Обеденное время уже давно прошло. В хоромах царицы меня встретили если и не как родного, то вполне приветливо. У Марьи Григорьевны мигрени не было всю ночь, и она впервые за последнее время нормально выспалась. Пока я проводил с ней легкий сеанс экстрасенсорной терапии, туда заглянула Ксения. Естественно, я взбодрился и встал в охотничью стойку. Царевна присела к окошку и наблюдала, как я колдую над ее маменькой. Когда я кончил сеанс и оставил больную отдыхать, мы вместе вышли в сени, общие для их покоев. Теоретически мне нужно было идти к Федору, смотреть его библиотеку, но так как смотреть на девичье личико было значительно приятнее, то я тормознул перед дверями царевны.
— Я говорила с матушкой о паломничестве по святым местам, — сказала Ксения, — она ответила, что теперь этому не время.
— Правильно, сейчас вам нельзя выезжать из Москвы. Хотя, с другой стороны…