Я проверил пульс. Десятник был жив, но без сознания.
— Помойте его, — приказал я. Однако никто не тронулся с места. — Ты помоешь! — Велел я холопу с простодушным лицом по прозвищу Крот.
Теперь засуетились все и мигом принесли в шапках воду из ближайшей канавы. После «омовения» десятник пришел в себя и открыл бессмысленные, полные муки глаза. Мужики оживленно заговорили, равно радуясь чужой смерти и чужой жизни.
Ко мне подошел освобожденный от пут возчик, тот, которого я взял в плен.
— Говорил я тебе, что десятник строг! — непонятно к чему сказал он. — Васильич никому спуску не даст! Похоронить бы его надо по-христьянски!
— Зачем его хоронить, если он жив? — удивленно спросил я.
— Все одно, Васильич теперь не жилец. Добить бы, да и похоронить по-христьянски.
— Почему это он не жилец?
— Это нам неведомо, — серьезно ответил возчик. — Только одно слово, не жилец. Похоронить бы его надобно. Окажи милость!
— А ну, пошел вон! — закричал я, окончательно выведенный из терпения. — А то я тебя самого сейчас похороню!
— Меня-то не нужно, а вот Васильича!..
Я не дослушал и врезал вознице по зубам.
— Ефим, а ну всыпь ему и гони отсюда, чтобы духу его здесь не было!
— Это можно, — согласился Ефим, но возница не стал дожидаться лупки и резво пустился наутек.
— Батюшка! — вопил он убегая. — Сделай милость! Прикажи…
Я не удержался и плюнул в след сердобольному страстотерпцу, а сам занялся непогребенным Васильичем. Отделал его Ефим сурово. У меня даже шевельнулась жалость. На счастье десятника, кнут, которым его лупили, был обычный, для лошадей, а не «людской», от которого лопалась кожа и отрывались от тела куски мяса, так что никаких серьезных повреждений Ефимка ему не нанес.
— Кто тебя на нас послал? — спросил я Васильича, когда он окончательно пришел в себя.
— Дед Пихто! — нагловато ответил он, правда, без недавнего задора, скорее по привычке.
— Мало получил? — поинтересовался я. — Еще поучить?
— Боярин Константин Иванович, — торопливо ответил Васильич.
— Что за боярин, как его фамилия?
— Вот этого не ведаю. Слышал, что его так называют, а кто он, да и боярин ли вообще, того не знаю, — торопливо проговорил он, проследив направление моего взгляда.
— Что тебе было приказано, это ты хоть знаешь?
— Сказали попика поймать да выпытать у него, у тебя, значит, где прячет детей. За то посулили пять ефимок.
— Что же так дешево, Иуде тридцать серебряников заплатили!
— Так то за Спасителя, а ты, сказали, простой поп-расстрига.
— Дешево меня твой Константин Иванович оценил.
— Знамо дешево, за тебя край нужно было два по десять ефимок просить. Да знал бы, где упадешь, соломку подстелил.
— А мне пойдешь служить? Я тебе за Константина Ивановича, коли его живым предоставишь, двадцать ефимок дам.
— А не обманешь? — враз оживился Васильич. — Побожись!
— Вот тебе святой истинный крест!
— Да я тебе за таки деньги! Да я за тебя буду век Бога молить!
— Молиться за меня не нужно, а надо боярина того к Морозовым в вотчину привези. Что обещано, сполна получишь! А коли обманешь или лукавить начнешь, я тебя из под земли достану!
Последнюю фразу я сказал зря, не сдержал эмоций.
Несмотря на явные физические мучения и пережитое унижение, десятник моему предложению искренно, по-человечески обрадовался. Мне даже стало жаль, что Ефим не забил его до смерти.
— Сам будешь ловить или со своими людьми? — спросил я, прерывая его благодарности.
— Мне они без надобности, если нужно, себе оставь, — заспешил Васильич.
— Ладно, тогда по рукам.
Больше говорить с этим гадом я был просто не в силах, отошел в сторону.
— Может быть, и вправду, похоронить его по-христиански? — полушутя, полусерьезно спросил Кузьма, слышавший весь наш разговор. — Чувствую, будет нам от этого десятника морока!
— Кроме него, никто таинственного боярина не видел, а боярин будет поопаснее Васильича.
— И то правда, — согласился Минин. — Давай-ка лучше отдыхать!
Меня наши постоянные отдохновения уже достали, но спорить было бессмысленно, только нервы вымотаешь, и все равно ничего не добьешься.
От нечего делать, я пошел общаться с наемниками. После боя они стали предметом повышенного интереса победителей и хвастались перед крестьянами своими подвигами.
После десятника, который отлеживался в тенечке, самым авторитетным в отряде был кряжистый мужик, который первым гнался за мной по дороге. Звали его Нестором. По меркам своего времени, был он уже в годах — лет тридцати.
Крестьяне заворожено слушали его мифический рассказ о том, как он один порубил шестерых татар. Сколько я мог судить, в его хвастовстве не было ни слова правды. Оружие и доспехи у него были самые дешевые, лицо глупо-хитрое. То, что полчаса назад простые крестьяне взяли его в плен, Нестора нисколько не смущало.
— Ты побейся с Иваном Крайним, коли ты такой герой, — предложил я.
Нестор удивленно посмотрел на меня:
— Это который Крайний будет? — насмешливо спросил он, свысока оглядывая крестьян.
Иван смутился, покраснел и выдвинулся вперед.
— Ты, что ли? — пренебрежительно спросил Нестор. — Об такого я даже рук марать не буду!
Иван смолчали задвинулся в толпу.
— А об меня будешь? — поинтересовался я.
Нестор и тут не смолчал:
— На одну руку положу, другой прихлопну, и мокрое место станет!
Мои мужики засмеялись. Хвастун решил, что смеются не над ним, а надо мной, и совсем раздулся от гордости.
— Иван, хочешь поучить нахала? — предложил я Крайнему.
Тот окончательно смутился и, похоже, испугался общего внимания.
— Принеси дубинки, — попросил я Ефима, который лыбился во весь рот, ожидая предложения подраться.
Несмотря на свою обычную степенность, он тут же бегом бросился за дубинками.
— Я на саблях люблю! — гордо заявил Нестор. — Чтобы враз от плеча до пояса!
— Побьешь Ивана на дубинках, побьемся с тобой на саблях, — пообещал я.
Предстоящее развлечение расшевелило воинство. Симпатии, несмотря на землячество, были на стороне былинного героя. Над Крайним откровенно подтрунивали. Иван самолюбиво покраснел, преодолевая обычную крестьянскую робость.
Противникам вручили оружие народного гнева, и они встали друг против друга. Нестор постоял, видимо, поймал кураж и бросился на Крайнего. Иван машинально отступил в сторону. Ратник неловко пролетел мимо него, однако успел повернуться, чтобы отразить удар. Иван же и не думал нападать, стоял и ухмылялся, он уже почувствовал ритм игры и уверенность в себе.