Пришлось лазать по сусекам и обходиться тем, что имелось в наличии. Я мелко нарубил лука и чеснока и выдавил из них сок в теплую воду. Этим раствором промыл общую гнойную рану. Дальше все зависело от моих способностей и, главное, состояния здоровья — хватит ли у меня нервной и физической энергии перебороть болезнь.
Гривов безропотно сносил мои болезненные для него прикосновения. Только, когда я закончил подготовку, взмолился:
— Батюшка, ты бы лучше грехи мне отпустил, спасу нет терпеть. Растревожил ты мою спину. Я скоро помирать буду.
— Придется еще потерпеть. Теперь уже недолго, — пообещал я. — А о грехах не бойся, я тебе их прощаю. Во имя отца, сына и святого духа. Аминь.
— Ну, коли так…
Я встал над распростертым телом, закрыл глаза, сосредоточился и начал свой сеанс…
Когда вернулись с полевых работ жена и дети Гривова, он был уже хоть куда: выпил кружку молока и съел кусок мякиша. Я же без сил лежал на соседней лавке.
— Гришаня! — крикнула женщина, вбегая в избу. — Барин помер!
— Знаю. Не шуми, батюшка отдыхает, — отозвался Гривов.
— А я как узнала, так домой. Слышь, солдаты пришли и барина за кривду до смерти запороли, — шепотом рассказывала женщина, испуганно косясь на меня. — Ишь ты, есть, значит, на свете правда!
— Есть, — согласился Гриша, — чего зря болтать, подай-ка лучше мне водицы.
— У вас мед есть? — спросил я со своей лавки.
— Мед есть только у кривого Евсеича, — охотно ответила женщина. — Только он просто так не даст.
— Возьми деньгу, сходи купи, — попросил я, шаря под кольчугой в карманах.
— Еще чего! — возмутилась Гривова. — Мед за деньгу! Я у него на просо сменяю.
— Сменяй, — согласился я. — Только возьми больше, Григорию нужно сладкое питье.
— Мало ли, чего ему нужно! — по привычке возразила рачительная женщина, но, не договорив, прикусила язык.
Она погремела горшками и отправилась за медом. Вскоре в избу пришел Минин.
— Ты куда пропал, Григорьич? — спросил он. — Мы тебя совсем потеряли.
— Приятеля лечу. Ну, что там с Ермолой?
— Забил его мужичок, а сам отпросился в монастырь замаливать грехи. Грозил постричься.
— Ладно. Ты распорядись Захарьина похоронить, а я здесь поживу, пока приятель на ноги не встанет.
— Пищу тебе сюда посылать, али с нами столоваться будешь? У покойника закрома полным-полнешеньки.
— Там видно будет. Прости, я совсем без сил, мне нужно поспать.
— Отдыхай я всем распоряжусь.
Кузьма Минич взял на себя все организационные вопросы по захоронению покойников и решил их удивительно оперативно. Кроме того, по моему совету, он организовал боевую учебу наших ратников, чтобы те не спились от приношений благодарных за избавление от тирана крестьян.
Мне не осталось ничего другого, как аккордно лечить Гривова, без помощи которого нам было не найти убежище Лешего. Крестьянин был еще плох, и это само по себе требовало от меня большого расхода энергии. К этому присовокупилась толчея больных, шедших сюда из всех окрестных деревень. Народ, прослышав про «чудодейственного» лекаря, решил взять меня измором.
Простота в нашем Отечестве всегда была в чести, но когда тебя будят среди ночи, чтобы посоветоваться, какими припарками лечить застарелую грыжу, это уже небольшой перебор. Больше всего в таких случаях раздражает полное непонимание права человека на собственное время.
— Ты чего ночью пришел? — спрашиваю я как-то одного такого больного, когда, наконец, спросонья начинаю понимать, чего ему от меня нужно.
— Так днем недосуг было, что, у меня других дел нет, — откровенно отвечает пациент.
— Я ведь спал, — возмущаюсь я, — а ты меня разбудил среди ночи!
— Ну, так полечи меня и спи себе, вот делов-то! — недоуменно разъясняет он бестолковому лекарю.
Посмотришь на такого соотечественника и понимаешь, что объяснять ему что-либо бесполезно, не поймет. Вот коли его бы зазря разбудил, тогда, конечно, это было бы совсем иное дело.
Жена Гривова также вносила лепту в общую копилку раздражения. Баба она оказалась вздорная, жадная и хитрая. Два дня я не мог добиться от нее меда на питье мужу. Вариант обмена проса на мед, она, после обдумывания, отвергла, сославшись на то, что просо у нее кончилось. Тогда я дал ей деньгу и велел мед купить. Деньгу она взяла, но, по ее словам, тут же потеряла. На вторую деньгу она мед купила, но, возвращаясь, разбила крынку. Пришлось мне самому идти к пасечнику. Про Гривову и вторую деньгу он ничего не слышал. Мед же продал охотно и был много доволен хорошей ценой. Далее начались метаморфозы с самим медом. Туес килограмма на три кончился на следующий же день. Причем ни муж, ни дети его попробовать не успели.
Гривова не знала, что и думать, переживала такую незадачу и грешила на мышей. Мне все это надоело, и я пожаловался Григорию. Тот, кряхтя, встал с лавки и сходил в конюшню за вожжами. То, что произошло потом, было, пожалуй, единственным светлым моментом моего пребывания в Коровино…
Физические упражнения, а может быть и мед, который, в конце концов, нашелся в огороде, взбодрили Григория, и он быстро пошел на поправку. Однако сразу продолжить экспедицию нам не удалось: пришло светлое Христово воскресение…
Нетерпеливая Наталья Георгиевна уже несколько раз присылала нарочных справиться о наших делах, а мы все праздновали. Вино в деревнях «курить», то есть перегонять, не научились, пили брагу и медовухи. Пили, как водится, много…
Я отчаялся ждать, когда праздник, наконец, кончится (участвовать в нем и пить сивушную, вонючую брагу я не смог). Однако не все делается так быстро, как бы хотелось, и я решил пойти другим путем: вместо Григория подрядил проводить меня в «нечистое место» его сынишку Ваню. Несмотря на малолетство, было ему не более двенадцати лет, Ванюшка слыл мальцом смышленым и не хуже отца знал здешние леса. Брать с собой охрану я посчитал лишним, потому отправились мы вдвоем. Утром, при нормальном освещении, лес не казался таким, как раньше, угрожающе таинственным. Обычный неухоженный российский лес с поваленными старыми деревьями, густым подлеском и непроходимыми зарослями кустарника. Когда мы попали в «опасную зону», куда не рисковали заходить местные крестьяне, идти стало тяжело. Тропинки исчезли, незаболоченных участков почти не было — все время приходилось обходить топкие места. Однако вперед мы все-таки продвигались.
— Ты точно помнишь, куда идти? — в очередной раз допытывал я Ваню.
— Да я туточки каждый камень знаю, — самоуверенно отвечал отрок, хотя, честно говоря, нам пока не попалось ни одного камня, который мог бы обратить на себя внимание и служить ориентиром. — Меня, шалишь, меня не запутаешь!