Лузгин хлопнул залпом еще кружку холодной воды. Заварил чай. Готовить полноценную еду было лень, и он просто залил кипятком лапшу из пакетика. Ничего, обед на лесопилке плотный, хоть сразу ложись и засыпай от сытости. М-да, на лесопилке.
Бежать.
Но все же сначала поболтаться в городе. Ох, с городом неладно. Значит, придумать себе легенду, снять жилье – это сущие гроши, позвонить в Москву, спросить Маринку: «Ты меня еще любишь?» – а потом на разведку. Диалект вспомнить, прикинуться местным, насколько получится – морда, слава богу, не московская, одежда простая. Потолкаться на рынке, побродить по окраинам. Может, устроить засидку где-нибудь на крыше, чтобы оценить, что творится ночью. Не забыть автобусную станцию – центр, куда стекаются все сплетни. Еще бабушки и алкаши. Под большим вопросом больница. А вот вокзал с его всезнающей мафией извозчиков и редакция газеты отпадают по умолчанию. Эти стуканут мгновенно. Все равно – как быстро его раскроют и возьмут под колпак? Если через неделю, выходит, он крепкий профессионал.
Только зачем ему игра в расследование? Неужели он до сих пор не вырос, не выпестовал в себе здоровый журналистский цинизм и чувство меры? Внутренний цензор, ау, ты где? Ведь даже сейчас, когда публиковать можно почти все, очень многое осознанно не выкладывается авторами на бумагу и в Сеть, потому что писать об этом – не надо. Не стоит. Нехорошо.
Что, собственно, вы надеетесь раскопать, господин Лузгин? По городу и окрестностям ночами шастает нелюдь? Экая, понимаешь, сенсация. Ты эту нелюдь сначала поймай да допроси с пристрастием. Вон, словил уже одну. И?..
Хотя Вовка не нелюдь. Просто несчастный мальчик, жертва странной мутации. Написать про него? Роман фантастический! Кропать вечерами после работы по чайной ложке целый год, потом скинуть в какую-нибудь средней паршивости книжную серию. Долларов семьсот-восемьсот дадут максимум, как начинающему. И купят ли? Это же получится невыносимо грустная история жуткой несправедливости судьбы и запредельного одиночества. Жизненная история. Рецензенты скажут: автор писал про жуткого оборотня, но вышло у него о несчастных людях, а нашему читателю это на фиг не нужно, читатель уверен, что сидит в дерьме по уши, ему подавай настоящую фантастику – про то, как русские захерачили американцев, или Чужих уфигачили, или построили развитой капитализм, или тыщу лет назад легли под китайцев и стали от этого счастливы…
Да, массовый российский читатель уверен, что его жизнь – дерьмо. Ему это вколачивают в сознание уже двадцать лет. Он отбрасывает газеты и книги, включает телевизор, но оттуда идет то же давление, еще более эффективное… Раньше бездарно убеждали, будто кругом рай земной и коммунизм вот-вот. Теперь одаренно внушают совершенно противоположное. И куда бедному крестьянину податься?
Лузгин захлопнул ноутбук, вышел в сени, посмотрел наверх. Там, в дальнем углу чердака, он спрятал от себя пол-литра хорошей водки. Под кучей хлама прикопал.
Накатить для храбрости – и домой.
На фиг этот город, сорваться прямо в Москву.
Отдохнул, называется, обрел просветление, к корням прикоснулся.
Кряхтя, Лузгин полез на чердак. Думая, что можно сейчас и не пить, но оставлять пузырь бессмысленно – когда он еще сюда вернется. Водку на вокзале перелить в бутылку из-под минералки, и в поезде уже спокойно употребить. С бутербродами и толстым автомобильным журналом на закуску. Хорошая выйдет поездка.
Он уже стоял на последней ступеньке лестницы, когда во дворе шумно, по-собачьи, отряхнули воду с шерсти.
Лузгин выскочил из дома как ошпаренный. Рассвело, за околицей по земле тонко стелился туман, с неба легонько капало. Ноги скользили по мокрой траве. Он рванул на себя дверь бани.
В предбаннике сидел Вовка. И улыбался жутким своим оскалом.
Лузгин сгреб вервольфа, сжал в объятиях, замер, переполненный самыми противоречивыми ощущениями. И радость, и разочарование, и страх – чего только он ни почувствовал в этот миг, крепко прижимая к себе странное и очень близкое существо.
– Вовка, черт… Нагулялся. Вернулся. Слушай, ты вырос немного, а? Или мне кажется? Вов-ка! Привет. Я соскучился. А ты? Эх, Вовка, Вовка…
Они «говорили» битый час, в итоге у Лузгина голова разболелась, переполненная картинками странствий оборотня по окрестным лесам и его впечатлениями от пережитого. Вовка воспринимал окружающее до того глубоко и ярко, что Лузгин невольно позавидовал вервольфу. Тоже захотелось приобрести такое зрение и обоняние, и еще какие-то немыслимые чувства – шестое, седьмое, восьмое… Вовкино видение было гармоничным. Казалось, обретя его, человек сразу одумается. Перестанет разрушать свой мир и уничтожать себе подобных.
Оборотень нагулялся вдоволь. Питался мелкой живностью, лакомился ягодами, жевал какие-то полезные травки, спал в густых зарослях, дышал свободой. И вот – пришел обратно к людям… Одно насторожило Лузгина: Вовка несколько раз ловил тревожную волну, идущую от города.
Тот же сигнал, что посылали искавшие его «нелюди-зоологи».
Только гораздо сильнее.
* * *
Лузгин терзался сомнениями еще неделю. Вовка почти каждую ночь уходил гулять и возвращался под утро очень довольный. Он стал живее, веселее и даже на Муромского смотрел без прежней боязни. Напротив, во взгляде его теперь читался некий брезгливый интерес. Муромский нервничал. Лузгин, конечно, украдкой хихикал, но, по большому счету, было ему не до смеха. При внешней благостности, ситуация с оборотнем в Зашишевье потихоньку набирала опасное напряжение. Казалось, Вовка в жизнь села вписался лучше некуда. Но это если не обращать внимания на настороженные взгляды, которыми иногда одаривали его мужики. И внезапные приступы черной меланхолии, находившие на самого Вовку. В любой момент оборотень мог уйти в кусты, залечь там на полчаса, выйти обратно с перекошенной мордой и некоторое время глядеть сущим волком. Нет, он не проявлял агрессии. Ему просто становилось необъяснимо плохо, и он не собирался этого скрывать. Однажды, будучи хмур и подавлен, Вовка послал Юру Яшина на три буквы, вполне членораздельно. За что тут же огреб по черепу железным крюком для перетаскивания бревен. Яшин вызверился на Вовку мгновенно, будто давно был готов к конфликту. Оборотень принял боксерскую стойку и начал ловко отмахиваться от железяки, не пытаясь атаковать, но и не пропуская удары. Подбежал Витя Яшин, отнял у брата крюк, обматерил его, Вовку, Лузгина и – превентивно – Муромского, уже тащившего из штабеля досок заныканный там лом.
Вовка отделался довольно легко – ему снова прицепили к ошейнику длинную цепь. Цепь мешала работать, и смышленый оборотень тут же обмотался ею, как революционный матрос пулеметной лентой. А свободным концом покрутил над головой, со свистом рассекая воздух. У Муромского отвалилась челюсть. Поразмыслив, он цепь с Вовки снял и вручил ее Лузгину, сказав: «Еще раз вы…нется щенок – сам ответишь». – «А ты на меня тоже ошейник надень и присобачь одного к другому, – предложил Лузгин. – Будем с Вовкой, как в песне, – скованные одной цепью, связанные одной целью…» – «Дождешься», – пообещал Муромский. – «Не дождусь. Надо как-то решать это все, пока не случилась беда». – «Ишь ты! – усмехнулся Муромский. – Никак поумнел».