— Если вы не станете выполнять тюремные правила, вас подвергнут заключению в строгий карцер, — предупредил унтер-офицер.
Попадать в карцер мне не хотелось, как и позволять себя сразу же пригнуть.
— Я требую освидетельствования побоев независимым врачом и прокурора, — твердо сказал я.
— Как вам будет угодно, — сказал унтер-офицер, пожал плечами и вышел из камеры.
— Зря вы так упрямитесь, господин студент, — сочувственно сказал коридорный надзиратель, деревенского обличия человек с простым, добродушным лицом. Он так и остался стоять в открытых дверях, с любопытством слушая наш разговор. — Взаправду ведь в карцер посадят. Что хорошего?
— Пусть сажают.
— Ну, как вам это будет благоугодно. Только что за охота сидеть в темноте и холоде. Простынете только, а там и до чахотки недолго. Сколько вашего брата бунтарей здесь мрет, ужасти!
Однако, в карцер меня на этот раз не посадили. До утра больше не трогали, а после завтрака, от которого я отказался, повели на допрос. Этой ночью я спал так, как обычно спит любой нормальный человек в первую ночь в тюрьме — лежал и смотрел в темный, закопченный потолок и боялся неизвестности. Тем более, что было совершенно непонятно, за что меня задержали. Никаких государственных преступлений я за собой не знал. Другое дело, уголовных. Вот если все мои уголовные «злодейства» сумеют вычислить и обобщить….
В следственной камере меня ждал жандармский штабс-капитан, довольно молодой человек с тонкими пижонскими усиками. Я вошел и остановился возле порога. Он вежливо привстал из-за стола:
— Проходите, пожалуйста, господин студент, садитесь, — вполне любезно пригласил он и указал на стул.
Я молча поклонился, подошел к столу и сел напротив него. Штабс-капитан внимательно рассматривал меня, несомненно, ожидая вопросов по поводу причины ареста и возмущения по поводу задержания, обычных в такой ситуации. Я не доставил ему этого удовольствия, молча сидел и разглядывал его тщательно подбритые усики. Капитан, однако, никак не отреагировал на такое повышенное внимание к своей внешности, лишь усмехнулся и, не представляясь, спросил:
— Почему вы отказались выполнить законное требование старшего надзирателя сменить партикулярное платье на нашу специальную одежду?
Я на его вопрос не ответил, а сразу же заявил протест:
— Меня при задержании избили ваши жандармы. Я требую медицинского освидетельствования и прокурора по надзору, — сказал я, не обращая внимания на его нарочитые, насмешливые ухмылки.
— Даже так! Вы чего-то требуете! — тонко улыбнулся жандарм. — У вас, видимо, большой опыт тюремного содержания! Только на этот раз вы ошиблись адресом. У нас требовать не положено. Тем более, мне доложили, врач вас уже осматривал и нашел совершенно здоровым. И прокурора я вам предоставить не могу. Жандармский корпус прокуратуре не подчиняется. Если у вас есть жалобы на действия наших низших чинов, можете подать их мне.
— То есть как это? На вас нужно жаловаться вам же?
— Именно-с. По принятым правилам Устава уголовного судопроизводства от 19 мая 1871, жандармский корпус самостоятельно расследует должностные проступки своих нижних чинов и офицеров.
— Вы это серьезно говорите? — спросил я, наконец доставив ему удовольствие своей растерянностью. — За вами нет никакого надзора, и вы можете делать все, что хотите?!
— В совершенности, — витиевато ответил он, — если только Его Величество Государь император не изволит распорядиться…
— Понятно, — перебил я, не дослушав, — тогда у меня вопросов больше нет.
Мы опять какое-то время молча сидели друг против друга. Первым нарушил молчание жандарм:
— Вам не нравится Устав уголовного судопроизводства?
— Мне? — удивился я. — А что, кого-нибудь интересует по этому поводу мое мнение?
— Вас, я вижу, вообще ничего не интересует, даже то, за что вы арестованы!
— Это как раз меня интересует, и за что же?
Теперь, по мнению следователя, наступил хоть какой-то прогресс в расследовании. Он слегка приободрился и применил «домашнюю наработку»:
— Вам лучше знать о своих преступлениях! И для вас будет лучше, если вы облегчите душу чистосердечным признанием!
Я ничего на это не ответил и продолжал любоваться его усиками. Он опять не выдержал первым:
— Вы намерены давать показания?
— Намерен, только вам придется мне подсказать, какие мои преступления вас интересуют.
— У вас их так много, что не можете все вспомнить?
— Да, а у вас?
— Что ж, если вы намерены разговаривать в таком же тоне, мне придется поступить с вами по службе, а не по дружбе, — сказал он с угрозой в голосе. — Тогда пеняйте на себя!
— А разве мы с вами друзья?
— ? — поднял он брови, явно не понимая, о чем я спрашиваю.
— Вы сказали, что будете поступать со мной не по дружбе, а по службе, вот я и не понял, что вы имеете в виду. Или вы собираетесь предложить мне свою дружбу?
Кажется то, что я сказал, штабс-капитану не понравилось.
— Назовите свое имя и звание, — холодно приказал он и придвинул к себе стопку бумаг.
Вопрос мне был неприятен, и я попытался его блокировать в прежней развязной манере:
— Вы меня арестовали и не знаете, кто я такой? — ехидно спросил я. — Хорошо же вы работаете, господа жандармы!
Не знаю, что послужило причиной взрыва, возможно, я пересолил, и у штабс-капитана лопнуло терпение, но он пронзительно закричал на меня и даже стукнул кулаком о стол:
— Господин студент, вы забывайте, где находитесь! Хотите отправиться в Сибирь?!
В Сибирь я ехать не хотел, потому на явную грубость никак не ответил. Сидел истуканом и любовался холеной капитанской физиономией. Однако, и такое пристальное внимание к своей персоне жандарму почему-то не понравилось. Он начал явно нервничать, это стало заметно по тому, как он забарабанил пальцами по столу.
— Господин Синицын, вы что, добиваетесь помещения в карцер? — впервые он назвал меня по фамилии, отчего у меня сразу исчезло внутренне напряжение. Вопросы у жандармерии были не ко мне, а к калужскому мещанину Синицыну, лицу вымышленному. Чтобы зря не дразнить следователя, я поменял задиристый тон на рассудительный.
— Ничего я не добиваюсь. Вы арестовали меня ни за что, ни про что и еще предъявляете мне претензии. Это ваша работа обвинять, вот и обвиняйте.
— Пожалуй, — вновь изменил тактику жандарм, он ласково улыбнулся. — Вы арестованы за участие в незаконных, антиправительственных сборищах!
Чего другого, но такого поворота я никак не ожидал. Я так удивился, что в мое искреннее недоумение поверил, кажется, даже жандарм.
— Вы это говорите серьезно? О каких сборищах идет речь?