— Это очень далеко. Насколько я знаю, там тундра без растительности и нет ни топлива, ни еды. Летом выжить еще, наверное, возможно, но зимой…
— Муж очень настойчивый и мужественный человек.
Я начал вспоминать, что помню об исследователях северных земель. Оказалось почти ничего. Как и о коренных жителях севера. В голове крутилось несколько названий северных народов вроде коми, пермяков, эвенков и чукчей.
— Простите, я слишком мало знаю о тамошних условиях жизни, чтобы что-нибудь утверждать. Людям иногда удается совершить невероятные подвиги.
— Я хочу надеяться, — сказала Елизавета Генриховна и прикусила губу. — Если бы ему удалось, вы бы непременно знали его имя.
— Почему вы так думаете?
— Потому, что вы знаете имя Беринга, но не знаете имя Вудхарса.
Наш разговор совсем перестал мне нравиться. Никакой логической связи между моим знанием известного мореплавателя и ее мужем я не видел. Поэтому я переменил тему:
— Почему вы ждете мужа здесь, а не в Петербурге или Москве?
— Я ждала… вас.
— М…меня? — переспросил я.
— Да, скорее всего вас, — твердо ответила она. — Джон просил меня жить здесь, пока не появится необычный человек. Если этот человек никогда не слышал о нем, то это значит, что он не вернется.
— С чего вы решили, что это я необычный?
— Где вы изучали медицину? — неожиданно спросила женщина, не пожелав ответить на мой вопрос.
— В Москве, в Первом медицинском институте… — машинально ответил я, думая о другом.
— Вульф изучал ее в Дрездене и Кембридже, но он не понимает и половины того, что вы ему говорите, в России медицину изучать негде.
Я понял, что прокололся, и начал изобретать, как выкрутиться. Ничего умнее, чем объявить себя самоучкой, мне в голову не шло.
— Вас сегодня пригласят пожить несколько дней в гостевом флигеле, — неожиданно переменила тему разговора Елизавета Генриховна. — Соглашайтесь, пожалуйста. Больше нам говорить нельзя, на нас смотрят. Я жду вас ночью в своей комнате. Нам надо поговорить.
Всё это миледи произнесла скучным голосом, рассеяно глядя по сторонам.
Я последовал ее примеру и сделал вид, что с интересом слушаю вчерашние шутки Нины Васильевны.
Увидев, что мы кончили беседовать, меня подозвала к себе губернаторша.
— Ну, как вам нравится наша Лорелея? — спросила она.
— Чудо как хороша, — искренне ответил я. — Рассказывала мне про своего мужа и его экспедицию. Только, боюсь, что у него ничего не получится. Дай Бог, чтобы он просто вернулся живым.
— Почему вы так думаете?
— Там, куда он направился, европейцу не выжить. Притом у него слишком мало людей.
— Я тоже беспокоюсь. От него не пришло ни одной весточки. Кстати, Алексей Григорьевич, вы остановились в гостинице?
— Да.
— Вам там удобно?
— Не знаю, мы ведь приехали только вчера. Пока я только заметил, что в постели много клопов.
— Клопов везде много, — философски рассудила Марья Ивановна. — Я хотела вас просить задержаться и несколько дней пожить у нас, пока Сержу не станет лучше. Думаю, ваш кузен будет не против…
Мы одновременно посмотрели на «кузена».
— У него кроме имения Захаркино есть еще состояние? — не к месту спросила графиня.
— Кажется, нет, — не очень уверено ответил я. — Я точно не знаю. Мы с ним на эту тему не говорили.
— Для службы в гвардии нужны деньги.
Я согласно кивнул.
— Чтобы не кормить клопов в гостинице, переезжайте к нам. У нас есть специальный дом для гостей.
— Марья Ивановна, мне вообще-то срочно нужно в Петербург, а Сергей Ильич уже почти здоров.
— Это он только храбрится, а на самом деле до выздоровления еще далеко. Впрочем, как вам будет угодно. Я думала, что для будущих родственников вы сможете пожертвовать несколькими днями. Петербург уже сто лет стоит на своем месте и никуда от вас не денется.
Насчет «родственников» она завернула лихо. Мне осталось только улыбнуться и принять предложение. Коли мы породнимся, то пусть и губернаторская чета выполнит свою часть родственных обязательств, поможет выручить из беды Алю.
— Извольте, мы задержимся, — сказал я.
— Я уже распорядилась, чтобы ваши вещи перевезли сюда, — невинным тоном сообщила генеральша. — Ваших людей тоже разместили у нас в усадьбе.
Я понял, почему губернатор побаивается супругу, Похоже, что девизом ее жизни был лозунг опричников: «Слово и дело».
— Тогда, если вы не против, я схожу, погляжу, где мы будем жить, — сказал я, чтобы не сорваться и не наговорить генеральше колкостей. Меня всегда раздражала человеческая бесцеремонность.
Марья Ивановна, как и все люди, добивающиеся своих целей неправильными способами, в мелочах охотно шла на уступки.
— Конечно, голубчик, пойдите. Всё равно Серж будет спать, да и вы отдохните до обеда. Вас сейчас проводят.
Она позвонила в колокольчик и велела появившемуся лакею отвести меня в мою комнату. Я не стал делать резких жестов и демонстрировать свое недовольство. Молча поклонился обществу и вышел.
Гостевой флигель, довольно большое двухэтажное здание, находился в глубине парка, окружающего губернаторскую резиденцию. Похоже было, что комплекс зданий и служб строили не как обычно в эту эпоху, с кондачка, а по архитектурному проекту, причем весьма недурному.
Мы с лакеем шли по широкой, ухоженной аллее, отсыпанной крупным речным песком. Лакей, солидной комплекции парень, оказался веселым, разговорчивым малым и всю дорогу сообщал мне господские тайны и пересказывал местные сплетни. Я в пол-уха слушал его болтовню, не очень вникая в суть. Только когда он указал на одноэтажный флигелек и сказал, что в нем жила государева ослушница, юродивая девка Анфиска, я заинтересовался разговором.
— Что за юродивая?
— Это, барин, тайна. Об етом нельзя как ни попадя говорить, зато их сиятельства не похвалят.
— Да ты, пожалуй, сам ничего не знаешь, — подначил я наивного хлопца.
— Знаю, барин, как не знать. Я видал, как ее солдаты привезли. Сама такая тонкая, страховидная, глазищами блыщет. Меня дажеть оторопь взяла.
— А почто ты решил, что она государева ослушница?
— Люди говорят, а люди даром не скажут. Да и кто станет не ослушницу с солдатами возить. Чай, мы сами с понятием.
— А там где она жила, сейчас кто-нибудь есть?
— Кому ж там быть, никого там нет.
— А посмотреть это место можно?
— Почему ж нельзя. Мне всё можно, я, чай, не последний человек в доме. Меня даже их сиятельство отличает. Ты, говорит, Петруша, мастадонтус — это значит по-чужестранному, способный, — перевел мне непонятное слово лакей.