Как это было красиво, наверное, со стороны! Чуть подтанцовывая, чтобы движение казалось легким и естественным, я пошел «коньком» вдоль бортика, хлопая рукой по подставленным мне ладоням. Лыжи скользили так легко, будто меня толкала в спину невидимая крепкая длань. Я разогнался даже больше, чем нужно, и не хотел ни останавливаться, ни даже немного подтормозить. Я хотел, чтобы это длилось вечно.
У Машки в руках набрался огромный букетище, и она небрежно отшвырнула его. Вороная грива, яркий чувственнй рот, огромные зеленые глаза, полыхающие неземным огнем. Мы все-таки чуть-чуть погасили скорость. Но все равно наши тела грубо столкнулись, и у обоих перехватило дыхание. Машка впилась в мои губы, мы плавно заваливались на бок, это падение оказалось бесконечным – наверное из-за поцелуя, в который моя партнерша вложила все то, о чем уже тысячу раз мне говорила. Наконец мы, не разжимая объятий и не размыкая губ, рухнули, и сквозь вселенский рев толпы пробился восторженный щенячий визг. Это русская команда рванулась от бортика – у каждого в руках целый сугроб, – и принялась исступленно нас хоронить. Ритуальное омовение снегом. Не захлебнуться бы. Хуже, чем утонуть в снегу, наверное, только в песке. Я в снегу тонул. Мерзейшее ощущение.
Я открыл глаза и увидел сомкнутые длиннющие Машкины ресницы. Я оторвался от нее на миг, перевел дыхание, и чуть не поцеловал снова. Она была прекрасна. А вокруг плясали люди.
Вот сказать бы сейчас: «Мария, я тебя люблю». И все. Преданная, верная, готовая для моей пользы любому голову оторвать, рожать от меня детей, вести хозяйство, глядеть собачьими глазами… Впрочем, можно не говорить ничего, все так и есть на самом деле. Только руку протяни. Но в том-то и дело, что мне нужно произнести эти слова в первую очередь для себя. Это как обменяться кольцами. Просто символ. Но в нем чертовски глубокое содержание. Во всяком случае, так это я понимаю. Наверное, поэтому я еще ни с кем не обменивался кольцами.
А с другой стороны – ведь когда придет время расставаться, Машка отвернет голову мне. Наверное поэтому, как я ни старался, мне так и не удалось проникнуться к ней ответной глубокой и всепоглощающей страстью. Мария льнула ко мне с самого начала, еще в юниорской группе. Потом демонстративно шастала по мужикам с таким видом, будто назло. Пару раз я пытался с ней серьезно поговорить, но все мои аргументы разбивались об ее уверенность в том, что рано или поздно мы будем вместе. Ужасная женщина. Никто меня не заставлял так угрызаться совестью. Вот Боян из-за каких-то инфарктников казнится, а мне перед Машкой стыдно. За то, что хоть зарежься – не смогу я ее полюбить. Мне с ней даже насчет переспать, и то подумать страшно. Даже спьяну. Знаю, чем это кончится. А потом, я такой странный тип… Кто это сказал, мол умри, но не дай поцелуя без любви? Не помню, но это про меня. То ли молодой еще, то ли слишком романтик, то ли все тот же комплекс превосходства во мне играет. Вообще-то, сами подумайте, какой смысл в сексе с человеком, который тебя не интересует как личность? Может, тогда за деньги честнее будет? А резиновых женщин сейчас насобачились делать таких, что от живой не отличишь.
Короче говоря, так я ее и не поцеловал. Наоборот, даже слегка встряхнул. А она наконец-то заплакала. Все решили, что это на радостях, и бросились нас откапывать.
И тут наступил какой-то провал в сознании, потому что вдруг оказалось, что я сплю и вижу удивительный сон. Мы с Кристи бок о бок неспешно катились по одному из знакомых мне с раннего детства склонов в подмосковном Туристе, и вокруг были люди, вынырнувшие откуда-то из далекого прошлого, те, кто учил меня, совсем несмысленыша, стоять на лыжах – в основном родственники и их друзья. Что удивительно, все они были молодые, какими их запечатлело мое детское «я». Светило яркое солнце, и ноги сами писали дугу, и совершенно неожиданно я почувствовал скользящей поверхностью какую-то жидкость. Опустил глаза – под лыжами действительно плескалась абсолютно прозрачная вода, тонкой пленкой лежащая поверх непрочного льда. Это был замерзший пруд, слегка подтаявший сверху. Я не испугался, инерции вполне хватало, чтобы докатиться до берега. Кристи тоже не выглядела беспокойной, только чуть нахмурилась, стараясь держать баланс. В принципе катание по воде совсем не такая отчаянная забава, как это выглядит со стороны. Мне довелось однажды присутствовать на зимнем альпийском карнавале, и черт меня занес посмотреть, как подвыпивший народ штурмует с разгонной горы вырубленную в реке полынью. В этом трюке главное – трезво оценить, каким окажется перепад в скольжении, когда ты вылетишь со снега на воду, и не потерять равновесия. Трезвых на карнавале днем с огнем не сыщешь, так что зрелище выходит презабавное. Недаром большинство стартующих из одежды на теле оставляют только лыжи и трусы. Я тоже был тогда, признаться, здорово навеселе. Слово за слово, ну и… И ничего особенного не произошло. Холодный расчет, обжигающий глинтвейн (а в нем лошадиная доза русской водки) – и мне пришлось даже активно тормозить, когда полынья осталась позади. А опыт запомнился, поэтому и во сне я скользил по воде смело, дотянул до берега и даже выскочил на него почти на полную лыжу. Пришлось толкнуться палками, чтобы выдернуть задники, и все проблемы. А Кристи уже стояла впереди и улыбалась мне.
Почему-то были сумерки, и я сразу узнал это место – родная территория Московского Университета. Слева ощущается громадина того, что понимающие люди зовут «ГэЗэ». Вот первый гуманитарный, а вот и спорткомплекс. Дорожки оказались залиты льдом, слегка припорошенным снегом. Я оглянулся – пруда уже не было, да и негде ему здесь поместиться. Но тем не менее, мы это сделали. И Кристи уже стояла у меня за спиной. Ну что ж, на перекрестке особенно не разгуляешься, так ведь и мы не Наполеоны – верно, Кристи? А то, что почти голый лед под ногами, это ерунда. Канты такие, что бриться можно. Гоу! Круг почета. Не знаю, почему, но чувствую – мы его заслужили.
И мы степенно, не спеша, заложили круг. Мягко, с ювелирной точностью сошлись грудь к груди. Я заглянул в ее глаза и чуть не задохнулся от прилившей к сердцу нежности. У вас бывало так – всем телом вдруг ощутить, насколько же ты любишь? И насколько любят тебя… Мы даже не поцеловались, мы просто обнялись, прижались друг к другу, вложив в это объятие столько доверия и верности, сколько бывает лишь между самыми близкими людьми. «Я люблю тебя, Кристин». Во сне мой французский оказался гораздо чище, нежели на самом деле. «Я люблю тебя, Поль». Вот так. Именно так. И никак иначе.
Тут-то я и проснулся.
И ничего не понял. Ну совершенно.
Я сидел на жесткой табуретке в лифтовом холле какой-то провинциальной гостиницы. В аккурат между двумя лифтами, прижавшись щекой к холодной стене. Перед носом торчала старомодная пластиковая кнопка вызова. Неподалеку стояла еще одна табуретка самого простецкого вида.
Я не без труда отодрал щеку от стены и попытался разобраться, что, где и когда. Сразу испытал некоторое облегчение – на мне оказался мой любимый джинсовый костюм от Манчини, в карманах прощупывались документы, кредитки и наличные. Уже проще. Только как-то непривычно в ногах. Я посмотрел вниз – ого! А ботинки? Ладно, хотя бы не совсем босиком, все-таки в носках. Но э-э… м-м… почему? Зачем?