– Поссорились? – спросил тот, едва колонна тронулась.
Женя удивленно подняла брови:
– Ты о чем?
– Гошка мрачнее тучи. Я думал, у вас что-то не так. Извини.
– У нас все нормально. Лучше и быть не может. И не будет очень долго, – туманно ответила Женя и вздохнула.
– Извини, – повторил Цыган. – Глупый я все еще. Вроде бы с каждым днем умнею, а как присмотришься – Любен и сейчас тупее всех «тупых».
– Любен? – переспросила Женя.
– Это имя мое. Косте только не говори. Обязательно кликуху дурацкую выдумает.
– Красивое имя.
– Наверное. Только зачем оно мне без фамилии?
– Знаешь, а у тебя все меньше слышен акцент. Я всего-то несколько дней с вами, и то заметила.
– Прогрессирую, – усмехнулся Цыган. – Становлюсь взрослее, превращаюсь в то, чем был на самом деле. В москвича превращаюсь. Который по-болгарски вообще не говорил. Эх, песню спеть, что ли? Родную народную… Хей, поле широко, широко, зелено, хей! Тьфу! И Балкан ти роден, хей, Балкан ти наш! Два раза тьфу. Женечка, солнышко, пошарь в бардачке, там кассеты лежат. С ума сойти можно на такой черепашьей скорости. Даже пятидесяти нет! А ребята сейчас в этих коробках глохнут…
Пискнула рация, Цыган взял микрофон.
– Я Цыган.
– Это Гош. Ты можешь лидировать, если хочешь, – сказал из динамика с трудом узнаваемый голос. – Только далеко не отрывайся. И посмотри заодно, как там у меня на броне, не трупы лежат?
– Мне и отсюда видно, – Цыган двинул рулем вправо, смещая машину к обочине. – Знаешь, может быть, и трупы. Но это несущественно, правда?
– Согласен. Протухнуть не успеют. Привал и дозаправка километров через сто. Если у меня, конечно, руки не отсохнут раньше. Засеки по верстовым столбам, о’кей? И вот что. Знаешь, не стоит тебе лидировать. Побудь-ка сзади. У нас впереди населенные пункты, а мне теперь повсюду Главный мерещится и пропускная система. Не хочу, чтобы ты на пулю нарвался. Лучше уж мы без дозора обойдемся. Все, до связи. Женю поцелуй.
– Заботливый, – без тени иронии сказал Цыган, подался к Жене и чмокнул ее в щеку. – Ваше приказание выполнено, шеф!
Женя рассмеялась и протянула ему несколько магнитофонных кассет. Цыган ткнул пальцем в верхнюю. Женя подивилась странной надписи «Baba Yaga», но кассету зарядила. В салоне заиграла музыка, совершенно необычная, красивая и в чем-то тревожащая.
– Никогда бы не подумала, что можно так обращаться с русской песней, – заметила Женя. – Удивительно. Здорово! Слушай, Любен…
– Только Цыган. Мне так больше нравится. Я с этим именем еще не сжился. И потом, я похож на цыгана, разве нет?
– Обожаю цыган. У них все так ярко, так… экспрессивно – есть такое слово?
– Есть. А вот Гошка их терпеть не может, включая музыку и танцы. Странный он парень. Необычный. Сплошные противоречия.
– Нет, – Женя грустно покачала головой. – Он как раз самый обычный. Ты просто не знаешь, что такое Знаток.
– А что такое Знаток? – тут же поинтересовался Цыган.
– Это тот, кто с раннего детства слишком много знает. Слишком много для того, чтобы быть как все. И его за это не особенно любят другие ребята. Причем с годами он по уровню знаний все дальше и дальше отрывается от сверстников и оказывается в таком вакууме… Я думаю, что интеллектуальные игры придумал какой-нибудь страшно одинокий эрудит. Просто чтобы создать приманку для таких же. Чтобы они сбежались все в одно место и можно было наконец-то от души пообщаться с братьями по разуму. Хотя, знаешь, немногие Знатоки между собой по-настоящему дружат. Там конкуренция.
– Бедный Гошка. Хорошо, что ты появилась.
Некоторое время Женя молча обдумывала это заявление.
– Почему? – спросила она наконец.
– Потому что теперь он не один, – объяснил Цыган.
– Ты даже не знаешь, до какой степени он один, – сказала Женя горько и отвернулась.
* * *
– Уфф… До чего же этот день затянулся! – вздохнул Гош и пинком сбросил Главного с брони на асфальт. Низложенный тульский князь гулко ударился оземь и противно взвыл.
Они прошли на гусеницах уже больше ста километров. Техника пока держалась бодро, а вот людей здорово пошатывало. Особенно плохо выглядел сам Гош.
Олегу он помог спуститься и устало сполз за ним следом. Регуляторы, потные и злые, собрались у тягача, наблюдая, как Главный пытается встать на ноги. Зрелище было тяжелое, старик падал раз двадцать. Гош заглянул ему в глаза и подумал, что где-то уже такие видел, причем неоднократно. Не эти глаза конкретно, а очень похожие. Безумные глаза человека, полностью утратившего контроль. Гош был готов побиться об заклад, что, если Главному вытащить ремень изо рта, мужик зарычит и начнет кусаться.
Гош развязал Олега, и тот сразу же со стоном ухватился руками за виски.
– Лучше бы расстреляли! – заявил он сварливо. – Фашисты недобитые…
– Чего он так орет? – поморщился Костя.
– Это нормально, – отмахнулся Гош. – У нас на самоходках было похожее наказание для молодых бойцов. По дороге к огневой у тебя отбирают шлемофон. Я однажды так прокатился десять километров. Полчаса со мной после этого вообще не разговаривали – без толку было.
– Сволочи! – рявкнул Олег, сгибаясь пополам.
– Только не на гусеницу! – попросил было Гош, но опоздал.
– Фу! – Женя спряталась за спину Большого. – А почему нельзя на гусеницу?
– Не знаю, это я машинально. Наверное, примета дурная.
– Интересно, чего это деда не тошнит? – поинтересовался Костя, брезгливо разглядывая катающегося по асфальту Главного.
– А ему уже все равно, – объяснил Гош. – Мы его, кажется, довели.
– Гавкнулся?
– Хорошее слово. Видишь ли, Костя… Я так понимаю, что мы его вырвали из той единственной среды обитания, где он мог сохранять хотя бы относительную адекватность. Он ведь этот тульский мирок сам выстроил. Сообразно бредовым идеям, которые ему в прошлой жизни адаптироваться мешали. Стал наконец-то полностью счастлив. А тут какие-то идиоты с атомной бомбой… Я, собственно, только на это и рассчитывал – что он бросится защищать свой мир. Свой внутренний мир в первую очередь, понимаешь? А в итоге мы его схватили за шкирку и уволокли в другую реальность. С которой бедняга смириться не может… Н-да. Поставьте его кто-нибудь на ноги, что ли…
– Бедняга? – переспросил Большой с глубочайшим презрением в голосе.
– Ты же видишь, – мягко сказал Гош. – Он уже не может нам ответить за то, что натворил. Хочешь – застрели его, но это будет ошибка. Перед тобой уже совсем не тот человек, который приказал убить наших. Это вообще больше не человек. Так, безобразие.